Джек Лондон. Сердца трех.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Неделю спустя из Сан-Антонио в один и тот же день выехали в Кордильеры три разные экспедиции. Первая - на мулах - состояла из Генри, Френсиса, пеона и его престарелого отца, а также нескольких пеонов с плантации Солано. Каждый пеон вел на поводу мула, нагруженного продовольствием и снаряжением. Старый Энрико Солано в последний момент был вынужден отказаться от поездки из-за внезапно открывшейся раны, которую он получил давно, в дни своей молодости, участвуя в одной из многочисленных революций.

Кавалькада проследовала по главной улице Сан-Антонио, мимо тюрьмы, стену которой взорвал Френсис и которую лишь недавно стали заделывать сами заключенные. Навстречу экспедиции попался Торрес, который неторопливо шел по улице; он только что получил очередную телеграмму от Ригана и, увидев двух Морганов во главе целой партии, изумленно воззрился на них.

- Куда это вы направляетесь, сеньоры? - крикнул Торрес.

Мгновенно, как будто заранее столковавшись и прорепетировав, Френсис указал на небо. Генри - прямо в землю, пеон - направо, а его отец - налево. Такая неучтивость взбесила Торреса, и он разразился грубой бранью, но это только вызвало общий смех, - смеялись даже пеоны, погонявшие мулов.

Торреса ждал еще один сюрприз. Несколько позже, когда весь город спал во время сиесты, он увидел Леонсию и ее младшего брата Рикардо верхом на мулах; за ними на поводу шел третий мул, явно нагруженный снаряжением для лагеря.

Третьей экспедицией была экспедиция самого Торреса, и народу в ней было не больше и не меньше, чем в экспедиции Леонсии, ибо состояла она всего-навсего из самого Торреса и некоего Хосе Манчено - известного в тех местах убийцы, которого Торрес по каким-то соображениям избавил от страшной смерти в Сан-Хуане. Однако, когда Торрес затеял эту экспедицию, у него были куда более обширные планы, чем это могло показаться. Почти у самого подножия Кордильер обитало странное племя кару. Оно вело свое начало от рабов-негров, бежавших из Африки, и рабов-караибов с Москитового Берега, осевших здесь и женившихся на женщинах, которых они похищали из долины, и на беглых, как они сами, рабынях. Эта единственная в своем роде колония, обосновавшаяся между верхними Кордильерами, населенными индейцами, и собственно Панамским государством в долине, сумела сохранить почти полную независимость. Позже, когда в эту колонию влились беглые каторжники-испанцы, произошло уже окончательное смешение рас и племен, и обо всем народе кару пошла такая дурная слава, что, не будь тогдашнее правительство по горло занято всякими политическими махинациями, оно непременно послало бы войска, чтобы уничтожить этот рассадник порока. Вот в этом-то рассаднике порока и родился Хосе Манчено от испанца-отца, убийцы по профессии, и метиски-матери, занимавшейся тем же. И сюда-то и вез Хосе Манчено Альвареса Торреса для того, чтобы тот мог выполнить приказ, исходивший из уолл-стритовской конторы Томаса Ригана.

- Ну, и повезло же нам, что мы с ним встретились, - заметил Френсис, указывая Генри на последнего жреца племени майя, ехавшего впереди них.

- Да, но уж очень он дряхлый, - сказал Генри. - Ты только посмотри на него!

Старик, ехавший впереди, все время перебирал священную кисть и что-то бормотал про себя.

- Будем надеяться, что старикан не искрошит ее, - от всей души пожелал Генри. - Можно было бы, кажется, прочесть один раз указания и запомнить их, а не теребить без конца кисть.

Они выехали из зарослей на поляну - по всей вероятности, кто-то вырубил здесь джунгли и заставил их отступить. Отсюда открывался вид на далекую гору Бланке Ровало, вырисовывавшуюся на фоне залитого солнцем неба. Старый индеец остановил своего мула, провел пальцем по нескольким волокнам священной кисти и, указывая на гору, объяснил на ломаном испанском языке:

- Тут сказано: "Там, где след от Стопы бога, жди, пока не вспыхнут глаза Чиа".

И он показал на узелки одного из волокон, по которым он это прочел.

- Но где же этот след, старик? - спросил Генри, оглядывая непримятую траву.

Не сказав ни слова, старик тронул своего мула и, подгоняя его ударами голых пяток по бокам, рысцой пересек вырубку и въехал в расстилавшиеся за нею джунгли.

- Он точно гончая идет по следу, и похоже, что по горячему, - заметил Френсис.

Так они проехали с полмили; джунгли кончились, и перед всадниками раскинулись крутые склоны гор, поросшие густой травой. Тут старик пустил своего мула галопом и не сбавлял ходу до тех пор, пока они не добрались до естественной впадины в почве фута три глубиной, удивительно напоминавшей по форме отпечаток гигантской ступни. Здесь вполне могло бы разместиться двенадцать человек.

- След Стопы бога, - торжественно провозгласил старый жрец, слез с мула и в молитве распростерся на земле. - "Там, где след от Стопы бога, жди, пока не вспыхнут глаза Чиа", - так говорят священные узлы.

- Отличное место для завтрака! - заявил Генри. - В ожидании всяких чудес недурно было бы подкрепиться.

- Если Чиа не возражает, - засмеялся Френсис.

И Чиа не возражала, - во всяком случае старый жрец не мог обнаружить никаких возражений в своих узелках.

На опушке леса стреножили мулов, из ближайшего ручейка принесли воды и посредине Стопы развели костер. Старик майя, казалось, ничего не видел и не слышал - он все бормотал нескончаемые молитвы, снова и снова перебирая свои узелки.

- Только бы он не спятил! - сказал Френсис.

- Мне еще там, в Хучитане, показалось, что у него какой-то дикий взгляд, - признался Генри. - А посмотри сейчас, какие у него глаза.

Но тут в разговор вмешался пеон, который, хоть и ни слова не понимал по-английски, однако почувствовал, о чем идет речь.

- Проникнуть в тайну древних святынь майя очень грешно и опасно. Это путь к смерти. Уж кто-кто, а мой отец это знает. Много людей здесь умерло. И умерло неожиданно и страшно. Среди них были и жрецы майя. Так умер отец моего отца. Он тоже полюбил женщину из tierra caliente. И из любви к ней за золото продал секрет майя: он прочитал по узелкам, где спрятано сокровище, и повел к нему людей из tierra caliente. Он умер. Все они умерли. Теперь, когда мой отец состарился, он уже не любит женщин из tierra caliente. А в молодости он очень любил их и даже сам согрешил. Он знает, как опасно вести вас к сокровищу. С тех пор как майя спрятали его, прошло несколько веков, и многие люди за это время пытались его найти. Из тех, кто дошел до тайника, ни один не вернулся. Говорят, что конкистадоры и пираты англичанина Моргана все-таки добрались до него, но оставили там свои кости.

- А после того, как твой отец умрет, - спросил Френсис, - ты унаследуешь ему и тоже будешь верховным жрецом майя?

- Нет, сеньор. - И пеон отрицательно покачал головой. - Я ведь только наполовину майя. Я не умею читать по узлам. Мой отец не научил меня этому, потому что я не чистокровный майя.

- А если бы он сейчас умер, есть среди майя еще кто-нибудь, кто умеет читать по узлам?

- Нет, сеньор. Мой отец - последний из живых, кто знает этот древний язык.

Разговор был прерван появлением Леонсии и Рикардо, которые, стреножив своих мулов, пустили их пастись вместе с остальными, а сами подошли и робко заглянули вниз. При виде Леонсии Генри и Френсис просияли от радости, но встретили они ее упреками и как следует разбранили: они требовали, чтобы она вместе с Рикардо вернулась домой.

- Но не можете же вы отослать меня назад, не дав даже поесть! - воскликнула она и, не дожидаясь ответа, соскользнула к ним в яму, с чисто женской хитростью намереваясь продолжить беседу в условиях, располагающих к большей задушевности.

Их громкий разговор вывел старого жреца из молитвенного транса, и он негодующе посмотрел на Леонсию и с не меньшим негодованием обрушился на нее, перемежая свою гневную речь на языке майя испанскими словами и фразами.

- Он говорит, что женщины - это зло, - перевел его сын, как только жрец на минуту умолк. - Он говорит, что из-за женщин мужчины ссорятся, пускают в ход нолей и убивают друг друга. Где женщины - там беды и божий гнев. Они сводят с божьего пути и направляют человека к гибели. Он говорит, что женщина - извечный враг бога и мужчины. Она всегда стоит между мужчиной и богом. Он говорит, что женщина всегда заглушает поступь бога и мешает мужчине приблизиться к нему. Он говорит, что эта женщина должна уйти отсюда.

Френсис, внутренне давясь от смеха, только присвистнул в знак одобрения этой гневной диатрибы, а Генри сказал:

- Будьте умницей, Леонсия! Вы слышите, что говорят индейцы про прекрасный пол. Значит, вам здесь не место. Ваше место в Калифорнии. Там женщины имеют право голоса.

- Вся беда в том, что старик еще не забыл ту женщину, которая принесла ему столько горя в дни его молодости, - сказал Френсис и, повернувшись к пеону, добавил: - Попроси отца прочесть по узлам, сказано ли там, что женщине нельзя ступить на след Стопы бога?

Тщетно дряхлый жрец перебирал священные узелки. Он не нашел в них ни малейшего возражения против участия женщины в экспедиции.

- У него все перемешалось в голове - предания и события собственной жизни, - победоносно улыбнулся Френсис. - Так что, мне кажется, все почти в полном порядке, Леонсия, и вы можете остаться и перекусить с нами. Кофе уже готов. А потом...

Но то, что должно было произойти потом, произошло сейчас. Не успели они усесться на землю и приняться за еду, как у Френсиса, приподнявшегося было, чтобы передать Леонсии тортильи, пулей сбило с головы шляпу.

- Эге! - сказал он, быстро садясь. - Вот это сюрприз! А ну-ка. Генри, погляди, кто там хотел подстрелить меня.

В следующую минуту все, кроме старого индейца, подкрались к краю впадины и выглянули наружу. И вот что они увидели: со всех сторон к ним ползли какие-то люди в неописуемых одеяниях; судя по лицам и цвету кожи, они принадлежали не к одной определенной расе, а были помесью всех рас. Вся человеческая семья, по-видимому, участвовала в лепке их черт и окраске их кожи.

- Ну и твари! Отроду не видывал таких, - воскликнул Френсис.

- Это кару, - еле выдавил из себя пеон, всем видом своим изобличая страх.

- А кто они такие, черт... - начал было Френсис, но тотчас спохватился: - Прошу прощения, скажи мне, во имя неба, кто они такие, эти кару?

- Это дети дьявола, - отвечал пеон. - Они свирепее испанцев и страшнее майя. Мужчины у них не женятся, а девушки не выходят замуж. У них даже и жрецов-то нет. Они чертовы выродки, дети дьявола и даже еще хуже.

Тут поднялся старый майя и ткнул пальцем в сторону Леонсии, как бы говоря этим обвиняющим жестом: "Вот, она - причина нашего несчастья!" В ту же минуту пуля задела его плечо, и он покачнулся.

- Пригни его книзу! - крикнул Генри Френсису. - Ведь только он знает язык узлов, а глаза Чиа - или что бы там ни было - еще не вспыхнули.

Френсис повиновался: он схватил старика за ноги и дернул вниз, - тот упал, точно мешок с костями.

Генри же сорвал с плеча ружье и начал отстреливаться. В ответ посыпался град выстрелов. Через минуту к Генри присоединились Рикардо, Френсис и пеон. А старик, перебирая свои узелки, смотрел немигающим взглядом поверх впадины - туда, где торчал скалистый склон горы.

- Остановитесь! - воскликнул Френсис, но возглас его потонул в грохоте стрельбы.

Ему пришлось ползком пробираться от одного к другому, чтобы заставить своих спутников прекратить огонь. И каждому в отдельности он объяснял, что все их боеприпасы находятся на мулах и надо беречь патроны, еще оставшиеся в магазинах и в обоймах.

- Да смотрите, чтобы они не попали в вас, - предупреждал всех Генри. - У них старинные мушкеты и аркебузы, которые могут проделать в вас дыру величиной с обеденную тарелку.

Через час была выпущена последняя пуля, если не считать несколько зарядов, остававшихся в пистолете-автомате Френсиса, после чего те, кто сидел в углублении, прекратили огонь, несмотря на беспорядочную стрельбу кару. Хосе Манчено первым догадался, в чем дело. Он осторожно подполз к краю ямы, чтобы удостовериться в правильности своих предположений, и знаком дал понять своим, что у осажденных вышли все патроны и, следовательно, их можно взять голыми руками.

- Недурно мы вас поймали, сеньоры, - злорадно заявил он оборонявшимся; слова его сопровождались хохотом кару, окруживших яму.

Но то, что произошло в следующую минуту, было столь же внезапно и неожиданно, как это бывает в театре, когда меняются картины. Кару вдруг повернулись и с криками ужаса бросились бежать. Бежали они в такой панике и смятении, что многие даже побросали свои мушкеты и мачете.

- А все-таки я уложу тебя, сеньор Сарыч, - любезно крикнул Френсис вслед Манчено, наводя на него пистолет.

Он прицелился было в бандита, но передумал и не спустил курка.

- У меня осталось всего три патрона, - как бы извиняясь, пояснил он Генри. - А в этой стране нельзя знать заранее, когда больше всего могут пригодиться три патрона, "как я заметил явно, явно", - пропел он.

- Смотрите! - крикнул пеон, указывая на своего отца, а затем на видневшуюся вдали гору. - Вот почему они удрали. Они поняли, что святыни майя грозят им гибелью.

Старый жрец в экстазе, вернее в трансе, перебирал узлы священной кисти и не отрываясь смотрел на далекую гору, на склоне которой, один подле другого, то и дело вспыхивали два ярких огонька.

- Такую штуку кто угодно может устроить с помощью двух зеркал, - иронически заметил Генри.

- Это глаза Чиа, это глаза Чиа, - повторял пеон. - Вы же слышали, что сказал мой отец. Он прочитал по узлам: "Там, где след от Стопы бога, жди, пока не вспыхнут глаза Чиа".

Старик поднялся и не своим голосом возопил:

- "Чтобы найти сокровище, нужно найти глаза!"

- Хорошо, старик, - успокоительно сказал Генри и с помощью своего маленького карманного компаса засек местонахождение двух огней.

- Да у него, видно, компас в голове, - заметил часом позлее Генри, указывая на старого жреца, ехавшего на муле впереди всех. - Я проверяю его по компасу, и даже если какое-то естественное препятствие заставляет его сворачивать в сторону, он потом все равно выходит на верный путь, точно он - магнитная стрелка.

Как только путешественники отъехали от Стопы бога, огоньки исчезли из виду. Поскольку местность была неровная, их можно было заметить, по-видимому, только оттуда. А местность, надо сказать, и в самом деле была неровная: высохшие русла речонок сменялись утесами, лес - песчаными дюнами и каменистым грунтом со следами вулканического пепла.

Наконец, они добрались до такого места, где ехать верхом уже было нельзя: погонщиков вместе с мулами оставили на попечении Рикардо и велели ему разбить лагерь. Остальные двинулись дальше по крутому склону, поросшему кустарником, подтягивая друг друга и цепляясь за торчащие из земли корни. Старый индеец по-прежнему шел впереди и, казалось, забыл о присутствии Леонсии.

Они прошли еще с полмили, как вдруг старик резко остановился и отпрянул назад, точно его укусила змея. А случилось вот что: Френсис расхохотался, и по скалам, передразнивая его, прокатилось гулкое нестройное эхо. Последний жрец племени майя поспешно пробежал пальцами по узлам, выбрал один из шнуров, дважды перебрал его узлы и объявил:

- "Когда боги смеются, берегись!" - так говорят узлы.

Добрых четверть часа Френсис и Генри смеялись и кричали на разные голоса, пытаясь убедить старого жреца, что это всего лишь эхо.

Через полчаса путники дошли до отлогих песчаных дюн. И снова старик отпрянул назад. Каждый шаг по песку вызывал целую какофонию звуков. Люди замирали на месте - и все замирало вокруг. Но стоило сделать хотя бы шаг, и песок снова начинал петь.

- "Когда боги смеются, берегись!" - предостерегающе воскликнул старик.

Он начертил пальцем круг на песке, и, пока он чертил, песок выл и визжал; затем старик опустился на колени, - песок взревел и затрубил. Пеон, по примеру отца, тоже вступил в грохочущий круг, внутри которого старик указательным пальцем выводил какие-то каббалистические фигуры и знаки, - и при этом песок выл и визжал.

Леонсия, до смерти напуганная всем этим, прильнула к Генри и Френсису. Даже Френсис был ошеломлен.

- Эхо, конечно, гулкое, - сказал он. - Но ведь тут не только эхо. Ничего не понимаю! Говоря по совести, это начинает действовать мне на нервы.

- Вздор! - возразил Генри и пошевелил песок ногой: послышался рев. - Это поющий песок. Мне доводилось видеть такой на Кауайе, одном из Гавайских островов, - дивное место для туристов, уверяю вас. Только здесь песок лучше и куда голосистее. Ученые придумали десяток мудреных теорий, объясняющих это явление. Я слышал, что оно наблюдается и в других местах земного шара. В таких случаях нужно брать в руку компас и, следуя ему, пересекать пески. Эти пески хоть и лают, но, к счастью, не кусаются.

Однако жреца невозможно было уговорить выйти из начертанного им круга; единственное, чего достигли Морганы, - это что старик перестал молиться и в ярости накинулся на них, бормоча непонятные слова на языке майя.

- Он говорит, - перевел его сын, - что мы просто совершаем святотатство, даже песок вопит от возмущения. Он не пойдет дальше: он боится подойти к страшному обиталищу Чиа. И я тоже не пойду: мой дед погиб там, это знают все майя. Отец говорит, что не хочет там умереть. Он говорит: "Мне еще не так много лет, чтоб умирать".

- Ну да, всего-навсего восемьдесят! - расхохотался Френсис и тотчас испуганно вздрогнул от колдовских раскатов пересмешника-эхо, подхваченных песчаными дюнами.

- Слишком молод, чтобы умирать! А как насчет вас, Леонсия? Вам тоже еще рановато желать смерти?

- Ну-ка, ответь за меня, - шуткой откликнулась она и слегка пошевелила ногой песок, заставив его издать звук, похожий на вздох укоризны. - Как раз наоборот, я слишком стара, чтобы умирать от страха только потому, что скалы смеются, а дюны лают на нас. Пойдемте-ка лучше вперед. Мы ведь теперь совсем уже близко от этих огоньков. А старик пускай сидит себе в своем кругу и ждет нашего возвращения.

Она выпустила их руки и пошла вперед, а Френсис и Генри последовализа ней. Как только они двинулись, дюны зароптали, а та, что была ближе к ним и осыпалась по склонам, - взревела и загрохотала. К счастью для них, как они вскоре убедились, Френсис запасся мотком тонкой, но крепкой веревки.

Перейдя через пески, они попали в такое место, где эхо было еще сильнее. Их крики отчетливо повторялись по шесть и даже восемь раз.

- Фу ты черт рогатый! - воскликнул Генри. - Не удивительно, что туземцы побаиваются таких мест!

- А помните, у Марка Твена описан человек, который собирал коллекцию эхо? - спросил Френсис.

- Первый раз слышу. Но майя безусловно могли бы собрать здесь недурную коллекцию. Умно придумали, где спрятать сокровище! Место это, несомненно, искони считалось священным - даже еще когда и испанцев здесь не было. Древние жрецы знали причину этих явлений, но пастве своей говорили о них как о величайших тайнах, о чем-то сверхъестественном.

Через несколько минут они вышли на открытое ровное место, над которым низко нависала растрескавшаяся скала; дальше они пошли уже не гуськом, а все трое рядом. Земля вокруг была покрыта корой - такой сухой и каменистой, что невозможно было представить себе, будто где-то растут деревья и зеленеет трава. Леонсия, оживленная и веселая, не желая обижать ни одного из мужчин, схватила их обоих за руки и пустилась вместе с ними бегом. Не успели они пробежать и пяти шагов, как случилась беда. Кора дала трещину, и оба - Генри и Френсис - разом провалились выше колен, а вслед за ними провалилась и Леонсия, почти так же глубоко.

- Фу ты черт рогатый! - пробормотал Генри. - Да тут и в самом деле вотчина дьявола!

Слова эти, произнесенные шепотом, были тотчас подхвачены окружающими скалами, которые на все лады - тоже шепотом - принялись повторять их без конца.

Леонсия и ее спутники не сразу уразумели всю опасность своего положения. Лишь когда после тщетных попыток выбраться они погрузились по пояс и стали погружаться еще глубже, мужчины поняли, чем это им грозит. Леонсия же продолжала смеяться, точно с ними приключилось забавное происшествие.

- Зыбучие пески! - с ужасом прошептал Френсис.

- Зыбучие пески! - с ужасом ответили дюны, без конца повторяя это замирающим жутким шепотом, как будто злорадно разбалтывая какую-то новость.

- Тут впадина, засыпанная зыбучими песками, - догадался Генри.

- А, видно, старикан был все-таки прав, оставшись там, на поющих песках, - сказал Френсис.

Жуткий шепот возобновился, и отголоски его еще долго звучали, замирая вдали.

К этому времени все трое уже погрузились в песок по самую грудь и медленно продолжали погружаться.

- Но должен же кто-то выйти из этой передряги живым! – воскликнул Генри.

Даже не сговариваясь, молодые люди стали приподымать Леонсию, хотя усилия, которых им это стоило, и тяжесть ее тела заставляли их самих быстрее погружаться в песок. Когда Леонсия, вскарабкавшись к ним на плечи, наконец выбралась на поверхность, Френсис сказал, а эхо насмешливо повторило за ним:

- Теперь, Леонсия, мы вас выбросим отсюда. По команде "вперед!" прыгайте и падайте плашмя на кору, - только постарайтесь сделать это полегче. Вы сразу начнете скользить по ней. И очень хорошо - только не останавливайтесь. Ползите вперед. Передвигайтесь на четвереньках, пока не доберетесь до твердой почвы. Что бы там ни было, не вставайте, пока не почувствуете твердой почвы под ногами. Генри, приготовились?

И они стали раскачивать ее - вперед, назад, - хотя при каждом движении и погружались все глубже в песок; раскачав Леонсию в третий раз, Френсис крикнул: "Вперед", и они с Генри подбросили ее с таким расчетом, чтобы она упала на твердую почву.

Леонсия в точности выполнила их указания и ползком, на четвереньках, добралась до скал.

- Теперь давайте веревку! - крикнула она им.

Но Френсис увяз уже настолько глубоко, что не был в состоянии снять веревочный круг, который он повесил себе на шею, пропустив под руку. Генри сделал это за него и, изловчившись, бросил конец веревки Леонсии, хотя при этом и погрузился в песок на такую же глубину, как и Френсис.

Леонсия поймала веревку и потащила к себе, потом обвязала ее вокруг камня величиной с автомашину и крикнула Генри, чтобы он подтягивался. Но из этой затеи ничего не вышло: Генри только еще глубже погрузился в песок; его засосало уже до подбородка, как вдруг Леонсия крикнула, вызвав в воздухе настоящий бедлам:

- Подождите! Перестаньте тянуть! Я что-то придумала! Кидайте мне всю веревку! Оставьте себе ровно столько, чтобы обвязаться под мышками.

И, таща за собой веревку, она принялась карабкаться вверх по скале. На высоте сорока футов, в расщелине, росло сучковатое карликовое дерево, - тут Леонсия остановилась. Перекинув веревку через ствол, как если бы это был блок, она высвободила ее конец и обмотала его вокруг огромного тяжелого камня, нависшего над обрывом.

- Молодец девушка! Правда, Генри? - воскликнул Френсис.

Оба сразу поняли, что она задумала: все зависело только от того, удастся ли ей сдвинуть с места висевшую над обрывом глыбу и сбросить ее вниз. Прошло пять драгоценных минут, прежде чем Леонсия нашла толстый сук, достаточно крепкий, чтобы он мог служить ей домкратом. Спокойно, напрягая все силы, она стала толкать камень, а тем временем оба любимых ею человека все глубже погружались в песок. Наконец, ей удалось сбросить глыбу.

Падая, глыба с такой силой дернула веревку, что из груди Генри, внезапно сжатой тугой петлей, вырвался невольный стон. Его медленно вытягивало из зыбкой пучины нехотя выпускавших его песков, которые с громким причмокиванием смыкались за ним. Достигнув поверхности, он стремительно взлетел на воздух, перемахнул через полосу хрупкой коры и упал на твердую землю, прямо под деревом, а глыба прокатилась и замерла рядом с ним.

Когда конец веревки был брошен Френсису, зыбучие пески засосали его уже по самую шею. Очутившись рядом с Генри и Леонсией на tierra firma, он показал кулак зыбучим пескам, из которых едва вырвался, и со смехом принялся глумиться над ними. Генри с Леонсией вторили ему. А в ответ мириады духов глумились над ними, и весь воздух наполнился шуршаньем и шепотом, звучавшим злой издевкой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

- Не за миллион же миль Стопа бога от этих двух огней, - заметил Генри, когда они втроем остановились перевести дух у подножия высокой отвесной скалы. - Ведь если б огни были где-то дальше, мы бы их не увидели: их заслоняла бы от нас эта громадная скала. Но лезть на нее невозможно, а чтобы обойти - понадобится уйма времени. Поэтому давайте прежде обследуем все здесь. По-моему, огоньки вспыхивали где-то поблизости.

- А не мог ли это делать кто-нибудь с помощью зеркала? – предположила Леонсия.

- Нет, скорей всего это какое-то явление природы, - ответил Френсис. - Я теперь уверовал в ее чудеса, после этих лающих песков.

Леонсия, случайно взглянув вверх на скалу, так и замерла.

- Смотрите! - воскликнула она.

Генри и Френсис тоже подняли головы. То, что они увидели, была уже не вспышка, а ровный, немигающий свет, который слепил глаза, как солнце. Мужчины тотчас стали пробираться к подножию скалы. Судя по густоте зелени, здесь много лет не ступала нога человека. Тяжело дыша, они выбрались, наконец, на открытое место, где сравнительно недавний обвал уничтожил всякую растительность.

Леонсия захлопала в ладоши. Теперь источник света был уже виден всем. На высоте тридцати футов в скале сверкали два огромных глаза, каждый в целую сажень, покрытых каким-то блестящим белым веществом.

- Глаза Чиа! - воскликнула Леонсия.

Генри почесал затылок, припоминая что-то.

- Мне кажется, я догадываюсь, из чего они сделаны, - молвил он. – Я никогда не видал их до сих пор, но слышал рассказы стариков. Это древний трюк индейцев племени майя. Ставлю свою долю клада против дырявой монеты в десять центов, Френсис, что могу сказать тебе, что собой представляет это вещество.

- Принимаю! - отозвался Френсис. - Надо быть круглым дураком, чтобы не согласиться на такое пари, даже если спор идет о таблице умножения. Ведь можно выиграть миллионы, а риску всего десять центов! Да на таких условиях я готов поспорить, что дважды два - пять, авось каким-нибудь чудом я сумею доказать это. Так говори же, что это такое? Пари заключено.

- Устрицы, - улыбнулся Генри. - Раковины устриц.

Я имею в виду перламутровые раковины, конечно. Это перламутр, искусно уложенный в виде мозаики, вот и получилась сплошная отражающая поверхность. Если хочешь доказать, что я не прав, - полезай и посмотри сам.

Посредине, немного ниже глаз, торчал треугольный выступ, похожий на гигантский нос. Он казался своеобразным наростом на лике скалы. Камень был неровный, и благодаря своей кошачьей ловкости Френсису удалось довольно быстро преодолеть те десять футов, которые отделяли его от основания выступа. Дальнейший путь вверх по его ребру был уже гораздо легче. Однако свалиться с высоты двадцати пяти футов и сломать себе руку или ногу - перспектива малоприятная в таком безлюдном месте, и Леонсия, невольно вызвав ревнивый блеск в глазах Генри, крикнула:

- Ради бога, Френсис, будьте осторожней! Остановившись на вершине треугольника, Френсис осмотрел сначала один, потом другой глаз. Затем он вытащил свой охотничий нож и начал ковырять правый глаз.

- Если б старый джентльмен был здесь, его б кондрашка хватила при виде такого святотатства, - заметил Генри.

- Ты выиграл десять центов! - крикнул Френсис, бросая в протянутую руку Генри выковырянный им уголок глаза.

Это был перламутр - плоский кусочек, часть мозаики, которой был выложен глаз.

- Дыма без огня не бывает, - сказал Генри. - Неспроста выбрали майя это дикое место и вделали в скалу глаза Чиа.

- Пожалуй, мы совершили ошибку, что оставили там старого джентльмена с его священными узелками, - сказал Френсис. - Узелки бы все объяснили нам и подсказали, что делать дальше.

- Где есть глаза, там должен быть и нос, - вставила Леонсия.

- Вот же он! - воскликнул Френсис. - Бог мой, да ведь я сейчас по нему лазил. Мы слишком близко стоим, на него надо смотреть издали. С расстояния в сто ярдов это, наверно, выглядит как гигантское лицо.

Леонсия подошла к скале и ткнула ногой в кучу гнилых листьев и веток, занесенных сюда, по-видимому, тропическими мистралями.

- В таком случае и рот должен быть, где ему положено, под носом, - сказала она с самым серьезным видом.

В один миг Генри и Френсис ногами разбросали кучу и обнаружили отверстие в скале - правда, слишком маленькое, чтобы в него мог пролезть человек. Недавний обвал, должно быть, частично засыпал его. Откатив в сторону несколько камней и просунув в отверстие голову и плечи, Френсис посветил зажженной спичкой.

- Берегитесь змей, - предупредила его Леонсия.

Френсис буркнул что-то в знак признательности и сообщил:

- Это искусственная пещера. Она высечена в скале, и притом весьма умело, насколько я могу судить. А черт! - Последнее относилось к спичке, которая обожгла ему пальцы. - Да тут не нужно никаких спичек! - с удивлением воскликнул он. - Это пещера с естественным освещением... свет проникает откуда-то сверху... настоящий дневной свет. Ну и молодцы же были эти древние майя. Не удивлюсь, если мы обнаружим тут лифт, горячую и холодную воду, паровое отопление и швейцара. Итак, прощайте!

Френсис пролез в отверстие и исчез в глубине. Вскоре из пещеры послышался его голос:

- Идите сюда! Здесь замечательно!

- А вы еще не хотели брать меня с собой! - укоризненно сказала Леонсия, спустившись, в свою очередь, на ровный пол высеченной в скале пещеры; в таинственном сумеречном свете, проникавшем сюда, все было на редкость хорошо видно. - Сперва я помогла вам найти глаза, потом - рот. Если бы не я, вы сейчас скорей всего огибали бы скалу и ушли уже на полмили отсюда и с каждым шагом все больше удалялись бы от цели.

- Но здесь пусто, хоть шаром покати! - через минуту добавила она.

- Вполне понятно, - сказал Генри. - Ведь это только вестибюль! Не такие уж: глупцы были эти майя, чтобы прятать тут сокровище, за которым так упорно охотились конкистадоры. Я даже готов побиться об заклад, что мы так же далеки сейчас от места, где оно спрятано, как если б мы были в Сан-Антонио.

Тут они увидели проход шириной футов в двенадцать-пятнадцать; о высоте его судить было трудно. Все трое прошли, как показалось Генри, шагов сорок. Коридор резко сузился, повернул под прямым углом направо, затем под прямым углом - налево, и они вошли в другую просторную пещеру.

Таинственный дневной свет, просачивавшийся откуда-то сверху, по-прежнему освещал им дорогу. Внезапно Френсис, шедший впереди, резко остановился, так что Леонсия с Генри даже наскочили на него. Все трое встали в ряд - Леонсия посередине - и увидели прямо перед собой длинную шеренгу людей, давно умерших, но не превратившихся в прах.

- Индейцы майя, должно быть, как и египтяне, знали секрет бальзамирования и сохранения мумий, - сказал Генри, бессознательно понижая голос до шепота перед шеренгой непогребенных мертвецов, которые стояли навытяжку, глядя на него, точно живые люди.

Все были одеты как европейцы, и лица у всех отличались свойственной европейцам бесстрастностью. На них были одежды конкистадоров и английских пиратов, теперь уже почти истлевшие. Двое стояли в ржавых рыцарских доспехах с поднятыми забралами. У некоторых были пристегнуты к поясам шпаги и тесаки, а другие держали их в высохших руках; и у всех из-за поясов торчали рукоятки огромных кремневых пистолетов старинного образца.

- Старик майя был прав, - прошептал Френсис. - Все, кто пытался проникнуть в тайник, украсили его преддверие своими останками и стоят теперь здесь как предостережение тем, кому вздумается сюда прийти. Посмотрите-ка! Ведь правда - настоящий испанец?! Наверняка бренчал на гитаре, так же как его отец и дед.

- А вот этот - типичный девонширец, - тоже шепотом сказал Генри. - Ставлю дырявый десятицентовик против старинного медяка, что он был браконьером, подстрелившим оленя в заповедном лесу и бежавшим от королевского гнева на первом же корабле в испанскую колонию!

- Бр-р-р-р!.. - Леонсия вздрогнула и прижалась к Френсису и Генри. - От этих святынь веет смертью и разной чертовщиной. Классическая месть! Те, кто собирался ограбить сокровищницу, обречены теперь вечно стоять на страже и охранять ее своим нетленным прахом.

Дальше идти никому не хотелось. Эти фигуры покойников в старинных костюмах точно загипнотизировали их. Генри впал в мелодраматический тон.

- Смотрите, в какое дикое, страшное место завела людей погоня за богатством с первых же дней завоевания Америки! - сказал он. - И хоть они не смогли унести сокровище, чутье безошибочно привело их к самому порогу. Снимаю перед вами шляпу, пираты и конкистадоры! Приветствую вас, смелые бродяги и разбойники! У вас был тонкий нюх: вы сумели учуять золото и были достаточно храбры, чтобы драться за него!

- Ух! - произнес Френсис, увлекая за собой Генри и Леонсию сквозь строй древних искателей приключений. - Старик сэр Генри тоже должен быть где-то здесь во главе шеренги.

Они прошли шагов тридцать, тут коридор делал еще один поворот. У самого конца двойного ряда мумий Генри вдруг остановил своих спутников и, указывая на одну из них, воскликнул:

- Не знаю, как насчет сэра Генри, но Альварес Торрес перед вами!

Действительно, мумия с узким темным лицом под испанским шлемом, в полуистлевшем средневековом испанском костюме и с большой испанской шпагой в коричневой высохшей руке была поразительно похожа на Альвареса Торреса, у которого было точно такое же узкое и темное лицо. Леонсия даже ахнула и, отпрянув назад, перекрестилась.

Френсис передал ее на попечение Генри, сам же подошел к мертвецу, потрогал его щеки, лоб и губы и успокоительно рассмеялся:

- Хотел бы я, чтобы Альварес Торрес оказался на месте этого рыцаря. Но, знаете, у меня нет ни малейшего сомнения в том, что он был предком Торреса, прежде чем занял место здесь, в почетном карауле возле сокровищ майя.

Леонсия, вся дрожа, прошла мимо страшной мумии. В узком проходе стало совсем темно, и Генри, который шел впереди, все время зажигал спички.

- Ого! - вдруг воскликнул он, после того как они прошли шагов двести. - Взгляните-ка на эту работу! Здорово обтесан камень!

Здесь откуда-то сверху в проход струился сумеречный свет, позволявший видеть все и без спичек. Перед путешественниками была ниша, из которой наполовину торчал камень, по размеру точно соответствовавший ширине прохода. Очевидно, его поместили здесь с целью закрыть проход. Камень был тщательнейшим образом обтесан, грани его и углы точно совпадали с отверстием в стене.

- Бьюсь об заклад, что именно здесь погиб отец старика майя! - воскликнул Френсис. - Он знал секрет механизма, поворачивающего камень, и, как видите, камень наполовину сдвинут...

- Фу ты черт рогатый! - ругнулся Генри, перебивая его и указывая на пол, где валялись человеческие кости. - Вот что от него осталось! Он умер много позднее тех - иначе его бы тоже превратили в мумию. По всей вероятности, он был последним, кто приходил сюда до нас.

- Старый жрец рассказывал, что его отец повел сюда людей из tierra caliente, - напомнила Леонсия.

- И еще он сказал, - добавил Френсис, - что ни один из них не вернулся.

Генри заметил череп и поднял его; вдруг он издал какое-то восклицание и зажег спичку, теперь и его спутники увидели находку. Череп был не только раскроен надвое ударом меча или мачете, - на затылке виднелась дырочка, свидетельствовавшая о том, что он был пробит пулей. Генри потряс череп - что-то задребезжало внутри; потряс его снова - и из черепа вывалилась сплющенная пуля. Френсис внимательно осмотрел ее.

- Из седельного пистолета, - заключил он. - Порох был, видно, плохой или подмоченный: стреляли ведь наверняка в упор - здесь и нельзя иначе, - и все-таки пуля не прошла насквозь. А череп этот бесспорно принадлежал индейцу.

Еще один поворот направо - и они вошли в небольшую, хорошо освещенную пещеру. Из окна, расположенного очень высоко и забранного продольными аменными брусьями в фут толщиной и почти такими же поперечными, в пещеру проникал тусклый дневной свет. Весь пол был усеян белыми человеческими костями. Судя по черепам, это были европейцы. Тут же валялись ружья, пистолеты, ножи, а кое-где и мачете.

- Они дошли до самого порога тайника, - заметил Френсис, - а здесь, как видно, передрались из-за шкуры еще не убитого медведя. Очень жаль, что с нами нет старого индейца и он не может увидеть, что приключилось с его отцом.

- А вдруг кто-нибудь остался в живых и удрал с добычей? – высказал предположение Генри. Но, оторвавшись от печального зрелища, какое являли собой разбросанные по полу кости, и оглядев пещеру, сам же и ответил: - Впрочем, нет, не может быть. Вы только посмотрите на эти драгоценные камни в глазах идола. Ведь это рубины, если я хоть что-нибудь смыслю.

Френсис и Леонсия проследили за его взглядом и увидели огромную каменную статую женщины с раскрытым ртом, которая сидела, поджав ноги, и смотрела на них красными глазами. Рот ее был так велик, что все лицо казалось уродливым. Рядом с нею высился еще более безобразный и отвратительный идол-мужчина, изваянный, правда, в более героическом стиле. Одно ухо истукана было обычного размера, а другое столь же уродливо большое, как рот у богини.

- Эта красотка, должно быть, и есть сама Чиа, - усмехнулся Генри. – А вот кто же этот ее лопоухий кавалер с зелеными глазами?

- Ей-богу не знаю! - расхохотался Френсис, - Но зато знаю, что вместо глаз у этого лопоухого джентльмена самые большие изумруды, какие я когда-либо видел наяву или во сне. Каждый из них так велик, что тут не каратами пахнет. Такие камни можно встретить разве что в коронах царей, или это стекляшки.

- Но два изумруда и два рубина, пусть даже самые огромные, - это, конечно, не все сокровище майя, - заметил Генри. - Мы переступили порог сокровищницы, только у нас нет ключа к ее ларцам...

- А вот старик майя, который остался на поющих песках, наверно, нашел бы его по узелкам своей священной кисти, - сказала Леонсия. - Здесь, кроме этих двух идолов и костей на полу, ничего больше нет.

С этими словами она подошла к статуе мужчины и принялась рассматривать его огромное ухо.

- Не знаю, как насчет ключа, - заметила она, - но замочная скважина тут есть... - И она показала на отверстие в ухе.

И в самом деле, в том месте, где обычно бывает ушная раковина, ухо состояло из сплошного камня; в нем было лишь маленькое отверстие, весьма напоминавшее замочную скважину. Тщетно Леонсия, Френсис и Генри ходили по пещере, выстукивая ее стены и пол, в поисках искусно скрытых проходов или замаскированных путей к хранилищу.

- Кости обитателей tierra caliente, два идола, два громадных изумруда, два таких же рубина и мы сами - это все, что здесь есть, - подытожил Френсис. - Нам остается только вот что: во-первых, пойти назад, привести сюда Рикардо вместе с мулами и у входа в пещеру разбить лагерь; а во-вторых - доставить сюда старого джентльмена с его священными узелками, даже если нам придется тащить его на руках.

- Ты подожди здесь с Леонсией, а я вернусь и приведу их, - вызвался Генри, после того как они, пройдя по длинным коридорам и миновав ряды мертвецов, вышли, наконец, из пещеры на яркий солнечный свет.

А в это время на поющих песках пеон и его отец продолжали стоять на коленях в круге, начертанном стариком. Шел сильный тропический дождь, и пеон весь дрожал от холода, а старик как ни в чем не бывало продолжал молиться, не задумываясь над тем, выдержит ли его бренное тело такой дождь и такой ветер. Именно потому, что пеону было тревожно и не по себе, он и заметил то, что ускользнуло от внимания его отца. Сначала он увидел Альвареса Торреса и Хосе Манчено, вышедших из джунглей и крадучись пробиравшихся через пески. А затем увидел чудо. Чудо это состояло в том, что Торрес и Манчено преспокойно шагали по песку - и песок молчал. Когда они скрылись из виду, пеон боязливо дотронулся пальцем до песка, но никаких жутких звуков не последовало. Он ткнул пальцем глубже – все по-прежнему было тихо; и так же было тихо, даже когда он стал колотить по песку всей ладонью: ливень лишил песок голоса.

Пеон тряхнул отца и, заставив его оторваться от своих молитв, объявил:

- Песок больше не кричит. Он немой, как могила. Я своими глазами видел, как враг богатого гринго прошел по песку. А ведь он очень грешный человек, этот Альварес Торрес, и все-таки песок молчал. Песок умер. У него нет больше голоса. А там, где могут идти грешники, мы с тобой, старик, тоже можем пройти.

Старый индеец дрожащим указательным пальцем принялся чертить в круге кабалистические знаки - песок не издал ни звука; он молчал, даже когда старик попытался чертить и за пределами круга. Песок отсырел, а пески могут петь, лишь когда их насквозь прокалит солнце. Пальцы старика забегали по узелкам священной кисти.

- Тут сказано, - сообщил он, - что, когда песок перестает говорить, можно спокойно идти дальше. До сих пор я свято следовал всем велениям бога. Будем следовать им и впредь; а потому пойдем, сын мой.

И они зашагали так быстро, что вскоре вышли из полосы песков и почти нагнали Торреса и Манчено, а сия достойная пара, завидя их, поспешила спрятаться в кусты. Пропустив старика с сыном вперед и держась на почтительном расстоянии, они двинулись за ними следом. Тем временем Генри, выбравший более короткий путь, разминулся как с первой, так и со второй парой.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

- И все-таки напрасно я остался в Панаме, это было ошибкой и проявлением слабости с моей стороны, - заметил Френсис Леонсии. Они сидели рядом на камнях у входа в пещеру, поджидая возвращения Генри.

- Неужели нью-йоркская биржа так много для вас значит? – кокетливо поддразнивая его, спросила Леонсия. Но слова эти были лишь частично продиктованы кокетством: главное - Леонсии хотелось выиграть время. Она боялась оставаться наедине с этим человеком, которого любила такой удивительной и пугавшей ее любовью.

Но Френсис не хотел ждать.

- Я человек прямой, Леонсия. Я говорю то, что думаю, - прямо, коротко и открыто...

- Ив этом вы отличаетесь от нас, испанцев, - прервала она его. – У нас самые простые мысли принято облекать в цветистые слова.

Френсис настойчиво продолжал, как если бы она и не прерывала его:

- Вот вы, Леонсия, как раз и принадлежите к числу таких хитрюг. Я говорю прямо и откровенно, как говорят мужчины. А вы хитрите и увиливаете, точно бабочка, избегающая сачка, - что, должен признать, свойственно женщинам, и мне следовало ожидать этого. И все-таки это несправедливо... по отношению ко мне. Я ведь прямо выкладываю вам, что у меня на сердце, и вы все отлично понимаете. А сами ничего не говорите мне о своих чувствах. Вы хитрите и изворачиваетесь. И я уже просто ничего не понимаю. Следовательно, вы ставите меня в невыгодное положение. Вы же знаете, что я люблю вас. Я вам откровенно в этом признался. А вы ответили что-нибудь?

Леонсия сидела красная, опустив глаза, и не знала, что сказать.

- Вот опять! - не унимался Френсис. - Вы мне не отвечаете! Вы держитесь со мной теплее и оттого кажетесь мне прелестнее и желаннее, чем когда-либо, и все-таки вы лукавите и ничего не говорите о своих чувствах и намерениях. Почему? Потому что вы женщина или потому что испанка?

Его слова взволновали Леонсию до глубины души. С трудом владея собой, но внешне сохраняя, однако, полную невозмутимость, она спокойно посмотрела на него и так же спокойно произнесла:

- Я могу быть англичанкой, американкой или кем угодно, но я умею прямо смотреть на вещи и называть их своими именами. - Она помолчала, хладнокровно обдумывая, что сказать дальше, и столь же хладнокровно продолжала: - Вы сетуете на то, что вы вот сказали мне о своей любви, а я молчу. Сейчас я все вам объясню, - и вполне откровенно. Я люблю вас...

Он протянул к ней руки, но она оттолкнула его.

- Подождите! - повелительно сказала она, - Кто же из нас ведет себя как женщина... или как испанка? Я ведь еще не кончила. Я люблю вас. И я горжусь тем, что люблю вас. Но это не все. Вы спросили меня о моих чувствах и намерениях. На вопрос о чувствах я ответила. А что касается намерений, то вот вам мой ответ: я собираюсь выйти замуж: за Генри.

Такая англосаксонская прямолинейность положительно ошеломила Френсиса, и он с трудом выдавил:

- Но, ради бога, объясните почему?

- Потому что я люблю Генри, - ответила она, смело глядя ему в глаза.

- Но вы же... вы же говорите, что любите меня, - дрожащим голосом произнес он.

- Вас я тоже люблю. Я люблю вас обоих. И я вовсе не такая уж дурная женщина - по крайней мере так мне всегда казалось. И до сих пор так кажется, хоть разум и подсказывает мне, что добродетельная женщина не может любить одновременно двух мужчин. Ну и ладно. Значит, я дурная, - такая уж я родилась, ничего не поделаешь.

Она помолчала, но Френсис все еще не мог произнести ни слова.

- Ну, так кто же из нас ведет себя как англосакс? - спросила она с легкой улыбкой, не то бросая ему вызов, не то забавляясь его замешательством. - Я сказала вам, не хитря и не увиливая, о своих чувствах и намерениях.

- Но это нелепо! - горячо запротестовал он. - Не можете же вы, любя меня, выйти замуж за Генри!

- По-видимому, вы меня не поняли, - с упреком сказала Леонсия. – Я собираюсь выйти замуж за Генри. Я люблю вас. И Генри тоже люблю. Но не могу же я выйти замуж за вас обоих! Это не разрешается законом. А потому я выйду замуж только за одного из вас. И я остановила свой выбор на Генри.

- Тогда почему... почему же вы уговаривали меня остаться? – спросил он.

- Потому что я люблю вас. Я ведь уже сказала вам!

- Если вы будете повторять это, я с ума сойду! - воскликнул Френсис.

- Мне самой подчас кажется, что я схожу с ума, - сказала она. – Если вы считаете, что мне легко сохранять англосаксонскую выдержку, то ошибаетесь. Зато ни один англосакс, даже вы, которого я так люблю, не может презирать меня за то, что я таю в душе какие-то постыдные чувства. Мне представляется куда менее постыдным сказать об этом вам напрямик. Если, по-вашему, это качество англосаксов - что ж, считайте так. Или, быть может, это качество испанцев или что-то чисто женское, присущее лично мне, как представительнице семьи Солано, - мне все равно, считайте как хотите, ибо - да! - я испанка, я женщина... И я представительница испанской семьи Солано, хоть и не жестикулирую, когда говорю, - шутливо закончила она после небольшой паузы.

Френсис только собрался было что-то сказать, но Леонсия шикнула на него, и оба прислушались: в кустарнике раздался шорох - кто-то, видимо, приближался к ним.

- Послушайте! - быстро прошептала она и умоляющим жестом дотронулась до его локтя. - Я буду в последний раз англосаксонкой и скажу вам все. А потом всегда буду хитрить и вилять, как это свойственно, по вашему мнению, испанкам, и мне в том числе. Итак, слушайте: я люблю Генри, это правда, сущая правда. Но вас я люблю больше, гораздо больше. Я выйду замуж за Генри... потому что люблю его и связана с ним клятвой. И все-таки вас я всегда буду любить больше.

Прежде чем Френсис успел что-либо возразить, из кустарника, прямо на них, вышли старый жрец майя и его сын. Едва ли даже заметив Френсиса и Леонсию, жрец упал на колени и воскликнул по-испански:

- Впервые глаза мои видят глаза Чиа! Он пробежал пальцами по узелкам священной кисти и стал молиться на языке майя. И если бы окружающие могли понять его, то они услышали бы следующее:

- О бессмертная Чиа, великая супруга божественного Хцатцла, создавшего все сущее из небытия! О бессмертная супруга Хцатцла! Ты, которая есть мать злаков, божественная сердцевина прорастающего зерна, богиня дождя и оплодотворяющих солнечных лучей! Ты, которая питаешь семена, корни и плоды, необходимые для поддержания жизни человека! О славная Чиа, чей рот повелевает уху Хцатцла! Тебе смиренно возносит молитву твой жрец! Будь снисходительна ко мне и всемилостива. Выдай из твоего рта золотой ключ, открывающий ухо Хцатцла. Дозволь твоему верному жрецу добраться до сокровища Хцатцла... Не для себя прошу, о богиня, а для сына моего, которого спас гринго. Твои дети - племя майя - исчезают с земли. Им теперь уже не нужны сокровища. Я твой последний жрец. Вместе со мной умрет и то, что людям известно о тебе и о твоем великом супруге, чье имя я произношу лишь шепотом, пав ниц. Услышь меня, о Чиа, услышь меня! Я пал перед тобою ниц!

Целых пять минут старый жрец лежал, распростершись на камне, содрогаясь и корчась, точно эпилептик, а Леонсия и Френсис с любопытством смотрели на него, невольно захваченные торжественностью молитвы, хоть она и была им непонятна.

Не дожидаясь Генри, Френсис снова вошел в пещеру.

Он и Леонсия шли впереди, показывая старому жрецу дорогу. А старик, не переставая перебирать свои узелки и что-то шептать про себя, следовал за ними, тогда, как пеон, остался на страже у входа. Когда они подошли к мумиям, жрец благоговейно остановился - не столько из-за мумий, сколько из-за священных узелков.

- Тут вот что сказано, - важно молвил он, выбирая одно из усеянных узелками волокон. - Это были злые люди, разбойники. Их удел - вечно додать у порога пещеры, где скрыта тайна племени майя.

Френсис поскорее провел старика мимо груды костей его отца и ввел во вторую пещеру, где старый майя сразу же распростерся перед двумя идолами и долго и горячо молился. Потом он внимательно осмотрел узелки священной кисти и сообщил Френсису с Леонсией то, что прочел, на языке майя. Френсис знаком показал, что они ничего не поняли. Тогда старик повторил на ломаном испанском языке:

- "Изо рта Чиа в ухо Хцатцла" - так говорят узлы.

Френсис выслушал эту загадочную фразу, заглянул в темную глубину рта богини, сунул острие своего охотничьего ножа в замочную скважину, видневшуюся в огромном ухе бога, постучал по камню рукояткой ножа и заявил, что статуя полая. Потом он вернулся к статуе Чиа и, постучав по ней ножом, убедился, что она тоже полая. Но тут старый майя пробормотал:

- "Ноги Чиа покоятся на пустоте".

Френсис, заинтересовавшись этим, заставил старика проверить свои слова по узелкам.

- Ноги у нее действительно большие, - рассмеялась Леонсия, - но под ними крепкий каменный пол, а вовсе не пустота.

Френсис толкнул богиню рукой, - оказалось, что она легко сдвигается с места. Обхватив ее, он рывками стал ее передвигать.

- "Для тех, кто силен и бесстрашен, ноги Чиа сдвинутся с места", - прочел жрец. - Но дальше три узла говорят: "Берегись! Берегись! Берегись!"

- Ну, будем надеяться, что эта пустота, какая там она ни есть, не укусит меня, - рассмеялся Френсис, выпуская из своих объятий богиню, которую ему удалось сдвинуть на добрый ярд. - Итак, старушенция, постой здесь немножко или посиди, отдохни. Ведь ноги у тебя, наверно, порядком устали: попробуй-ка опираться столько столетий на пустоту!

Возглас Леонсии заставил Френсиса взглянуть на то место, где только что стояла Чиа. Шагнув назад, он едва не упал в яму, которую до сих пор прикрывали ноги богини. Оказалось, что в скале выдолблено круглое отверстие диаметром в целый ярд. Тщетно пытался Френсис определить глубину ямы, бросая вниз зажженные спички: они падали и, не достигнув дна, гасли на лету.

- В самом деле похоже, что тут бездонная пропасть, - заметил Френсис, бросая вниз камешек.

Прошло несколько секунд, прежде чем они услышали, как он стукнулся обо что-то.

- Но ведь и это, возможно, еще не дно, - заметила Леонсия. – Камень мог удариться о какой-нибудь боковой выступ скалы и даже мог там остаться.

- Ну, уж вот это штука даст нам точный ответ, - сказал Френсис и, схватив старинный мушкет, валявшийся среди костей на полу, хотел было бросить его вниз.

Но старик остановил его:

- Священные узлы говорят: "Кто посягнет на священную пустоту под ногами Чиа, умрет скорой и страшной смертью".

- А я вовсе и не намерен посягать на священную пустоту, - усмехнулся Френсис, отбрасывая мушкет. - Но что же нам теперь делать, старик? Легко сказать: "Изо рта Чиа в ухо Хцатцла", - а как это выполнить? Проведи-ка, старина, пальцами по своим священным узелкам и узнай, как и что.

А для сына жреца - пеона с израненными коленями - пробил последний час. Сам того не подозревая, он в тот день последний раз видел восход солнца. Что бы ни случилось в этот день, какие бы усилия он ни делал для того, чтобы избежать своей Судьбы, этому дню предстояло быть последним в его жизни. Останься он на страже у входа в пещеру, его, несомненно, убили бы Торрес и Манчено, шедшие за ним чуть ли не по пятам.

Но, вместо того чтобы стоять на страже, боязливый и осторожный пеон решил сделать вылазку и посмотреть, нет ли поблизости каких-нибудь врагов. Так он избег смерти при свете дня под открытым небом. Но стрелки часов его жизни передвигались, и предуготованный ему конец был не дальше от него и не ближе, чем судила Судьба.

Пока он обследовал окрестности, Альварес Торрес и Хосе Манчено достигли входа в пещеру. Огромные глаза Чиа, выложенные перламутром на каменном лике скалы, оказались слишком большим испытанием для суеверного кару.

- Ты иди туда, - сказал он Торресу, - а я останусь здесь сторожить, чтобы никто не вошел.

И Торрес, в ком текла кровь его предка, честно выстоявшего столетия в ряду мумий, вошел в пещеру майя столь же храбро, как некогда его предок.

Едва он скрылся из виду, как Хосе Манчено, не побоявшийся бы предательски убить любого человека, но чрезвычайно боявшийся невидимого мира, сокрытого за непонятными для него явлениями, забыл свой долг часового и телохранителя и поспешно скользнул в кусты. Тем временем пеон, убедившись, что вокруг нет злоумышленников, и горя желанием узнать от отца тайны майя, вернулся на свое прежнее место. Здесь он тоже никого не обнаружил и вошел в пещеру, не зная, что следует по пятам за Торресом.

А тот продвигался тихо и осторожно, из боязни открыть свое присутствие тем, кого он выслеживал. Да еще он задержался в пещере, пораженный парадом мертвецов. Он с любопытством принялся рассматривать этих людей, которые вошли в историю и для которых история остановилась здесь, в преддверии святилища майя. Особенно заинтересовала Торреса мумия, замыкавшая ряд. Ее сходство с ним самим было слишком заметно, чтобы не броситься ему в глаза, и он сразу догадался, что это его дальний предок.

Он все еще в раздумье смотрел на мертвеца, как вдруг услышал звук шагов и оглянулся, ища, куда бы спрятаться. Тут дьявольская мысль пришла ему на ум. Сняв шлем с головы своего предка, он надел его себе на голову, потом закутался в его прогнивший плащ, вооружился огромной шпагой и натянул ботфорты с отворотами, которые едва не развалились при этом. Затем он бережно, чуть ли не с нежностью, положил голую мумию на спину, позади других мумий - туда, где сумрак сгущался до сплошной черноты. Проделав все это, он занял место покойника, замыкавшего ряд, положил руку на эфес шпаги и замер в той же позе, в какой стоял его предок.

Подвижными оставались только его глаза, следившие за пеоном, который медленно и боязливо продвигался между двойным рядом мертвецов. Поравнявшись с Торресом, пеон вдруг остановился и, широко раскрыв от ужаса глаза, забормотал одну за другой молитвы майя. Торресу, перед которым он стоял, не оставалось ничего другого, как слушать с закрытыми глазами и догадываться о том, что происходит. Услышав, что пеон пошел дальше, Торрес покосился в его сторону: пеон как раз остановился, не решаясь завернуть в узкий проход. Обрадовавшись удобному моменту, Торрес занес шпагу, готовясь нанести удар, который раскроил бы череп пеона.

Но, хотя это был и день и час, предопределенный Судьбою для смерти пеона, последняя секунда его жизни еще не истекла. Не тут, среди двойного ряда мертвецов, и не от руки Торреса суждено ему было умереть, ибо Торрес придержал руку и медленно опустил оружие, а пеон пошел дальше и скрылся за поворотом. Вскоре он нагнал своего отца, Леонсию и Френсиса, - последний как раз просил жреца вторично справиться по узелкам, как и чем можно открыть ухо Хцатцла.

- Просунь руку в рот Чиа и вытащи ключ, - приказал старик, своему боязливому сыну, и тот с явной неохотой повиновался ему.

- Да не укусит же она тебя, она ведь каменная! - со смехом сказал ему Френсис по-испански.

- Боги майя никогда не бывают каменными, - с упреком заметил ему старик. - Они кажутся каменными, но на самом деле они живые, всегда были живыми и под камнем и сквозь камень вечно осуществляют свою неизменную волю.

Леонсия, вздрогнув, отшатнулась от жреца и, взяв Френсиса под руку, прижалась к нему, словно ища у него защиты.

- Что-то ужасное должно случиться - у меня такое предчувствие, - вырвалось у нее. - Не нравится мне это место в недрах горы, среди мертвецов. Я люблю синее небо, ласковое солнце, безбрежное море. Что-то ужасное должно случиться здесь с нами. У меня такое предчувствие - что-то должно случиться.

Френсис принялся успокаивать ее, а часы жизни пеона отстукивали уже последние секунды. И когда, призвав на помощь всю свою храбрость, он сунул руку в рот богини, последняя секунда его жизни истекла и смертный час его пробил. С криком ужаса он выдернул руку и уставился на свое запястье, где, как раз над артерией, алела капелька крови. Пятнистая головка змеи высунулась изо рта богини, точно насмешливый язычок, и снова спряталась в темной впадине.

- Ехидна! - закричала Леонсия, распознав змею.

Пеон, который тоже распознал змею и понял, что его ждет неминуемая смерть, в ужасе попятился, оступился и полетел прямо в пропасть, которую столько веков прикрывали ноги Чиа.

Целую минуту все молчали, потом старый жрец прошептал:

- Я разгневал Чиа, и она убила моего сына.

- Не верьте вы этому, - заметил Френсис, стремясь успокоить Леонсию. - Все это вполне естественно и объяснимо. Ну что тут удивительного, если змея поселилась в расщелине? Это часто бывает. И что тут удивительного, если человек, укушенный ехидной, отпрянул назад? И, наконец, что же удивительного, если он оступился и упал в яму, находившуюся позади него...

- Тогда и в этом нет ничего удивительного? - воскликнула Леонсия, указывая на струю прозрачной воды, забулькавшую над отверстием и вскоре забившую из него фонтаном. - Старик прав. Даже сам камень служит богам орудием для выполнения их неизменной воли. Жрец предупреждал нас. Он ведь прочел об этом по своим священным узелкам.

- Вздор! - фыркнул Френсис. - Никакая это не воля богов, а всего лишь воля древних жрецов майя, которые изобрели и своих богов и эту штуковину. Где-то глубоко внизу тело пеона ударило по рычагу, открывшему каменные шлюзы. И забил подземный источник. Вот откуда эта вода. Богинь с таким чудовищным ртом не бывает, их могли измыслить лишь люди с поистине чудовищным воображением. Настоящая же богиня должна быть прекрасна, ибо красота и божество неотделимы друг от друга. Только человек способен выдумать демонов во всем их безобразии.

Вода хлестала из ямы с такой силой, что уже доходила им почти до щиколоток.

- Ничего страшного, - сказал Френсис. - Я заметил, что на протяжении всего пути пол в пещерах и проходах - покатый. Эти древние индейцы были хорошими инженерами и все предусмотрели для стока. Видите, как вода бежит по галерее в направлении выхода. А ну, старина, прочти-ка по своим узелкам, где сокровище?

- Где мой сын? - спросил вместо ответа старик глухим, полным отчаяния голосом. - Чиа убила моего единственного сына. Ради его матери я нарушил закон майя и запятнал чистую кровь майя нечистой кровью женщины из tierre caliente. Ведь я согрешил ради того, чтобы он появился на свет, и потому он мне трижды дорог. Какое мне теперь дело до сокровища? Нет у меня больше сына. Гнев богов майя обрушился на меня.

С ревом, клокотанием и бульканием, указывающими на большое давление снизу, вода по-прежнему била фонтаном вверх. Леонсия первая заметила, что уровень воды в пещере повысился.

- Вода уже почти дошла мне до колен, - сказала она Френсису.

- Пора выбираться отсюда, - согласился он, поняв всю серьезность положения. - Сток, возможно, и был хорошо рассчитан, но обвал, очевидно, преградил выход воде. В других галереях, идущих под уклон, воды, конечно, еще больше, чем здесь. Однако и здесь уровень ее достаточно высок. А другой дороги наружу нет. Пошли!

Подтолкнув Леонсию, чтобы она шла вперед, он схватил за руку подавленного горем жреца и потащил за собой. Там, где галерея поворачивала под прямым углом, вода доходила им до колен. А в пещере, где стояли мумии, они оказались уже по пояс в воде.

И тут из воды перед остолбеневшей Леонсией поднялась голова в шлеме и задрапированное в старинный плащ тело. Но это еще не удивило бы Леонсию, ибо и все другие мумии тоже упали, сбитые бурлящими водами. Эта же мумия двигалась, прерывисто дыша, она живыми глазами смотрела в глаза Леонсии.

Это было уже слишком необычное зрелище для обычного человека: перед Леонсией был воин, который умер четыреста лет назад и теперь умирал вторично смертью утопленника! Леонсия вскрикнула, рванулась было вперед и почти тут же стремглав помчалась обратно в пещеру; Френсис, пораженный не менее Леонсии, отступил и вытащил пистолет-автомат. Но в эту минуту покойник, нащупав, наконец, пол под ногами, вынырнул из быстрого потока, встал на ноги и закричал:

- Не стреляйте! Это я, Торрес! Я был сейчас у входа в пещеру. Что-то случилось. Там не пройти. Вода стоит выше головы - даже входа не видно.Слышно, как падают камни.

- Ну, так сюда ты тоже не пройдешь, - сказал Френсис, наводя на него пистолет.

- Сейчас не время ссориться, - возразил Торрес. - Надо прежде всего спасать жизнь, а поссориться мы всегда успеем, если в этом будет необходимость.

Френсис заколебался.

- А что с Леонсией? - спросил хитрый Торрес, - Я видел, как она побежала назад. С ней ничего не может случиться?

Помиловав Торреса, Френсис направился обратно в пещеру идолов, таща а собой старика. Следом за ним шел Торрес. Леонсия снова закричала от ужаса.

- Не бойтесь, это Торрес, - успокоил ее Френсис. - Я сам до чертиков перепугался, когда увидел его. Но он такой же живой человек, как и все мы. Если его пырнуть ножом, из него потечет кровь. А ну, старина! Мы вовсе не хотим потонуть здесь, как крысы. Еще не все тайны майя раскрыты. Читай по узелкам и выводи нас отсюда!

- Путь лежит не наружу, а внутрь, - дрожащим голосом пробормотал жрец.

- Нам все равно, лишь бы как-нибудь выбраться отсюда. Но как же попасть внутрь?

- Изо рта Чиа в ухо Хцатцла, - был ответ.

Френсиса вдруг осенила страшная, чудовищная мысль.

- Торрес, - сказал он, - во рту этой каменной леди есть ключ или что-то в этом роде. Вы ближе всех к ней стоите. Суньте туда руку и достаньте его.

Леонсия подавила возглас ужаса, догадавшись о том, какого рода месть задумал Френсис. Но Торрес не заметил этого и весело направился к богине со словами:

- Только рад быть вам полезен.

Однако чувство порядочности не позволило Френсису довести дело до конца.

- Стой! - резко приказал он и сам кинулся к идолу.

И Торрес, сначала в недоумении посмотревший на него, вскоре понял, чего он избежал. Френсис несколько раз выстрелил из пистолета в каменный рот богини, в то время как старый жрец стонал: "Святотатство!" Затем, обернув курткой руку до плеча, он залез богине в рот и за хвост вытащил оттуда раненую змею. Несколько быстрых взмахов - и он размозжил ей голову о бок идола.

Обернув снова руку и плечо курткой, на случай если там окажется вторая змея, Френсис опять полез в рот богини и вытащил оттуда тщательно отполированный брусочек золота, по форме и размеру соответствовавший отверстию в ухе Хцатцла. Старик указал на ухо, и Френсис вложил так называемый ключ в скважину.

- Совсем как в автомате, - заметил он, когда брусочек провалился в отверстие, - Ну, что-то теперь будет? Следите за водой - она, наверно, сразу схлынет.

Но вода продолжала хлестать вовсю. Вдруг Торрес издал какое-то восклицание и указал на стену, от которой отделилась огромная глыба и медленно поползла вверх.

- Вот он - выход! - крикнул Торрес.

- Вход, как сказал старик, - поправил его Френсис. - Ну, что бы там ни было, пойдемте.

Они прошли сквозь стену и довольно далеко углубились по узкому проходу, как вдруг старик майя с криком: "Мой сын!" - повернулся и бросился назад.

Поднявшаяся часть стены уже опускалась на свое место, и жрец лишь с трудом прополз под нею на животе.

Еще миг - и стена заняла прежнее положение. И так точно были пригнаны составлявшие ее камни, что она тотчас перекрыла поток, хлынувший из пещеры идолов.

Снаружи, если не считать небольшого ручейка, вытекавшего из-под скалы, не было никаких признаков того, что творится внутри. Генри и Рикардо, подойдя ко входу в пещеру, заметили ручей, и Генри сказал:

- Это что-то новое. Воды тут не было, когда я уходил.

Минуту спустя он увидел свежий обвал.

- Здесь был вход в пещеру, - сказал он. - Теперь его нет. Интересно, куда же все девались?

И точно в ответ на его слова, пенящийся поток вынес из недр горы тело человека. Генри и Рикардо кинулись к нему и вытащили его из воды. Узнав в нем старого жреца, Генри положил его лицом вниз, опустился рядом с ним на колени и принялся откачивать, как откачивают утопленников.

Прошло добрых десять минут, прежде чем старик стал проявлять признаки жизни, и еще столько же, прежде чем он открыл глаза и дико осмотрелся вокруг.

- Где они? - спросил Генри.

Старый жрец забормотал что-то на языке майя, но Генри встряхнул его и заставил прийти в себя.

- Нет, никого нет... - пояснил он по-испански.

- Кого нет? - спросил Генри, тряхнул его еще раз, чтобы вернуть ему память, и снова повторил свой вопрос.

- Моего сына. Чиа убила его. Чиа убила моего сына, она убила их всех.

- Кого это всех? Пришлось снова трясти старика и снова повторять вопрос.

- Богатого молодого гринго, который был другом моему сыну, врага богатого молодого гринго, которого звали Торресом, и молодую женщину из семьи Солано, из-за которой все случилось. Я предупреждал вас. Она не должна была идти с нами. Женщины всегда навлекают проклятия на дела мужчин. Она прогневала богиню - ведь Чиа тоже женщина. Язык Чиа – ядовитая змея. И своим языком Чиа убила моего сына. И гора обрушила на нас целый океан. И все погибли. Всех убила Чиа. Горе мне! Я прогневил богов. Горе мне! Горе мне! И горе всем, кто будет искать священное сокровище, чтобы похитить его у богов майя!

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Генри и Рикардо, стоя между вытекавшим из скалы потоком и грудой обвалившихся камней, наскоро пытались разобраться в случившемся. А рядом, распростершись на земле, вздыхал и молился последний жрец майя. Генри принялся тормошить и трясти старика, чтобы хоть немного прояснить его сознание, но добился лишь сбивчивого лепета о том, что произошло в пещере.

- Змея укусила только его сына, и только он один упал в эту дыру, - с надеждой в голосе сказал Генри.

- Совершенно верно, - подтвердил Рикардо. - Остальные лишь вымокли как следует. Ничего более страшного, судя по его словам, с ними не произошло.

- И вполне возможно, что они сейчас сидят в какой-нибудь пещере, куда не достигает вода, - продолжал свою мысль Генри. - Вот если бы нам удалось расчистить вход в пещеру и дать сток воде! Если они живы, они могут продержаться еще немало дней - ведь быстрая смерть наступает прежде всего от недостатка воды, а у них ее, конечно, больше чем нужно. Без пищи же можно обойтись довольно долго. Но вот что меня удивляет: каким образом очутился там Торрес?

- Интересно, не по его ли милости напали на нас кару? - заметил Рикардо.

Но Генри не стал в это вдаваться.

- Может быть, но нам сейчас не до этого. Надо прежде всего придумать, как проникнуть внутрь горы, чтобы спасти их, если они еще живы. Мы с тобой и за месяц не разберем такой груды камней. Если бы нас было человек пятьдесят, то, работая в две смены, днем и ночью, мы могли бы откопать пещеру суток за двое. Таким образом, главное для нас сейчас – достать людей. Этим мы и должны прежде всего заняться. Я сейчас сяду на мула и отправлюсь к этим кару: пообещаю им всю чековую книжку Френсиса, если они придут сюда помочь нам. Если же ничего не выйдет, я поеду в Сан-Антонио и наберу там людей. Итак, этим займусь я. Тем временем ты расчисти тропу и приведи сюда всех пеонов с мулами, продовольствием и лагерным оборудованием. Да, смотри, прислушивайся, не раздастся ли стука в горе: они ведь могут перестукиванием дать нам о себе знать.

Итак, Генри направил своего мула в деревню кару - к великому неудовольствию мула и не менее великому изумлению кару, внезапно увидевших в своей твердыне врагов - точнее, одного врага, - да еще из числа тех, кого совсем недавно они пытались уничтожить. Они сидели на корточках возле своих хижин и лениво грелись на солнце, скрывая под сонной апатией удивление, которое точно иголками покалывало их и побуждало вскочить на ноги. Как всегда, отвага белого человека смутила дикарей-метисов и лишила их способности действовать. Неторопливо ворочая мозгами, они пришли к выводу, что только у человека на голову выше всех остальных, доблестного и наделенного таким могуществом, какое им и не снилось, могло хватить смелости въехать в многолюдное вражеское селение на усталом и строптивом муле.

Они говорили на ломаном испанском языке, так что Генри понимал их, и они, в свою очередь, понимали его испанскую речь: однако его рассказ о несчастье, приключившемся в священной горе, не произвел на них никакого впечатления. Они выслушали с бесстрастными лицами его просьбу отправиться на помощь потерпевшим и обещание хорошо за это заплатить и только равнодушно пожали плечами.

- Если гора проглотила ваших гринго, значит, на то воля бога. А кто мы такие, чтобы препятствовать его воле? - отвечали они. - Мы люди бедные, но мы работать ни на кого не будем и тем более идти против бога не хотим. Ведь во всем, что случилось, виноваты сами гринго. Это не их страна. И нечего им лазить по нашим горам. Пусть сами теперь и выпутываются из беды, коли бог разгневался на них, а у нас и без того забот хватает - одни непокорные жены чего стоят.

Час сиесты давно миновал, когда Генри, успев сменить уже двух мулов, на третьем, самом строптивом, въехал в еще сонный Сан-Антонио. На главной улице, на полпути между судом и тюрьмой, он увидел начальника полиции и маленького толстого судью, следом за которыми шагали человек десять жандармов-конвоиров и двое несчастных пеонов, бежавших с плантации в Сантосе. Генри остановил мула и стал излагать судье и начальнику полиции свою просьбу о помощи. Пока он говорил, начальник полиции незаметно подмигнул судье - своему судье, своему ставленнику, который был предан ему телом и душой.

- Да, конечно, мы вам поможем, - сказал начальник полиции, потягиваясь и зевая.

- Когда же вы можете дать мне людей? - нетерпеливо спросил Генри.

- Что до этого, то мы сейчас очень заняты, - с ленивой наглостью заявил начальник полиции. - Разве не так, достопочтенный судья?

- Да, мы очень заняты, - подтвердил тот, зевая прямо в лицо Генри.

- И будем заняты еще некоторое время, - продолжал начальник полиции. - Мы очень сожалеем, но ни завтра, ни послезавтра не сможем даже и подумать о том, чтобы оказать вам помощь. А вот немного позже...

- Скажем, к рождеству, - вставил судья.

- Да, да, к рождеству, - подтвердил начальник полиции, отвешивая галантный поклон. - Зайдите к нам около рождества, и если к тому времени дел у нас будет поменьше, быть может, мы и подумаем о том, чтобы снарядить такую экспедицию. А пока всего хорошего, сеньор Морган.

- Вы это серьезно? - спросил Генри с перекошенным от гнева лицом.

- Вот такое же, небось, было у него лицо, когда он нанес предательский удар в спину сеньору Альфаро Солано, - со зловещим видом изрек начальник полиции.

Генри пропустил это оскорбление мимо ушей, - он думал о другом.

- Я скажу вам, кто вы есть! - вскипел он, охваченный справедливым негодованием.

- Берегитесь! - предупредил его судья.

- Плевать мне на вас! - бросил Генри. - Вы ничего не можете со мной сделать. Меня помиловал сам президент Панамы. А вы - вы жалкие ублюдки, не люди, а свиньи, даже не поймешь кто!

- Прошу вас продолжайте, сеньор, - сказал начальник полиции, скрывая под изысканной вежливостью свое бешенство.

- Вы не обладаете ни одной из доблестей испанцев или караибов, зато пороки обеих рас у вас в изобилии. Свиньи вы - вот вы кто!

- Вы все сказали, сеньор? Все до конца? - вкрадчиво осведомился начальник полиции и подал знак жандармам; те набросились сзади на Генри и обезоружили его.

- Даже сам президент Панамы не может помиловать преступника, еще не совершившего преступления. Правильно, судья? - спросил начальник полиции.

- А это новое преступление! - с готовностью подхватил судья, с полуслова поняв намек начальника полиции. - Этот пес-гринго оскорбил закон.

- Тогда мы будем судить его, и судить немедленно, не сходя с места. Не будем возвращаться в суд и снова открывать заседание - к чему себя утруждать. Будем судить его здесь, вынесем приговор и пойдем дальше. У меня есть дома бутылочка доброго вина...

- Я не любитель вина, - поспешил судья отклонить предложение. – Мне бы лучше мескаля. А пока что, поскольку я и свидетель и жертва оскорбления и поскольку надобности в дальнейших показаниях, помимо тех, какими я располагаю, нет, я признаю обвиняемого виновным. Какое наказание предложили бы вы, сеньор Мариано Веркара-и-Ихос?

- Сутки в колодках, чтобы охладить чересчур горячую голову этого гринго, - ответствовал начальник полиции.

- Такой приговор мы ему и вынесем, - объявил судья. - И он вступает в силу немедленно. Уведите заключенного, жандармы, и посадите его в колодки.

Рассвет застал Генри в колодках, в которых он провел уже целых двенадцать часов. Он лежал на спине и спал. Но сон его был тревожен: его мучили кошмары, он видел своих друзей, заточенных в недрах горы, ум его терзали заботы, а тело - укусы бесчисленных москитов. Итак, ворочаясь, извиваясь и отмахиваясь от крылатых мучителей, он, наконец, проснулся. А проснувшись, сразу вспомнил, какая с ним приключилась беда, и начал ругать себя на чем свет стоит. Раздраженный превыше меры тысячами ядовитых москитных укусов, он изрыгал такие проклятия, что привлек внимание прохожего, который шел мимо, неся ящик с инструментами. Это был стройный молодой человек с орлиным носом, одетый в военную форму летчика Соединенных Штатов. Он подошел к Генри, остановился возле него, послушал и с любопытством и восхищением принялся его разглядывать.

- Дружище, - сказал он, когда Генри на минуту умолк, чтобы перевести дух. - Прошлой ночью, когда я сам застрял здесь, оставив на борту добрую половину оборудования для палатки, я тоже устроил хорошую руготню. Но это был детский лепет по сравнению с вашей. Я восхищен вами, сэр. Вы обставите любого армейца. А теперь, если не возражаете, не могли бы вы повторить все сначала, чтобы я мог взять это на вооружение и пустить в ход, когда мне потребуются крепкие словечки?

- А кто вы, черт побери, такой? - спросил его Генри. - И какого черта вы тут околачиваетесь?

- Не смею обижаться на вас сэр, - с улыбкой сказал летчик. - Когда у человека такая распухшая физиономия, он имеет полное право быть невежливым. Кто это вас так разукрасил? Ну, а что до меня, то у черта я еще не утвердился в правах, а вот здесь, на земле, известен как Парсонс, лейтенант Парсонс. В аду я пока тоже еще ничего не делаю, а в Панаме я затем, чтобы за сегодняшний день совершить перелет от Атлантического океана до Тихого. Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, прежде чем отправлюсь в путь?

- Конечно, можете - воскликнул Генри. - Достаньте-ка из вашего ящика какой-нибудь инструмент и сбейте замок с моих колодок. Я получу ревматизм, если мне придется еще просидеть здесь. Фамилия моя Морган, и никто меня не избивал, - это все укусы москитов.

Несколькими ударами гаечного ключа лейтенант Парсонс сбил с колодок старый замок и помог Генри подняться. Растирая затекшие ноги, Генри наскоро рассказал летчику о том, в какую беду попали Леонсия и Френсис и сколь трагично все это может для них кончиться.

- Я люблю этого Френсиса, - сказал он в заключение. - Он точная моя копия. Мы похожи друг на друга, как двое близнецов, - должно быть, мы все-таки дальние родственники. Что же до сеньориты, то я не только люблю ее, но и собираюсь на ней жениться. Итак, готовы вы нам помочь? Где ваш аэроплан? Пешком или на муле добираться до горы майя очень долго, но если вы подбросите меня на своей машине, то это займет совсем немного времени. А если вы мне еще достанете сотню шашек динамита, то я смогу взорвать скалу в том месте, где был обвал, и выпущу воду из пещеры.

Лейтенант Парсонс медлил.

- Скажите "да"! Скажите же! - молил его Генри.

А тем временем, как только камень, закрывавший вход в пещеру идолов, стал на свое место, трое пленников, застрявших в сердце священной горы, сразу очутились в полной тьме. Френсис и Леонсия ощупью нашли друг друга и взялись за руки. Еще миг - и он обнял ее, и сладость этого объятия наполовину смягчила обуявший их ужас. Они слышали, как Торрес тяжело дышит рядом. Наконец, он пробормотал:

- О матерь божья, вот это называется быть на волосок от смерти! Еле ноги унесли. Что-то с нами дальше будет?

- Дальше будет еще много всяких страстей, прежде чем мы выберемся из этой дыры, - заверил его Френсис. - А выбраться все-таки надо - и чем скорее, тем лучше.

Порядок продвижения был быстро установлен. Френсис пошел вперед, нащупывая левой рукой стену; за ним следовала Леонсия, которой он велел покрепче ухватиться за его куртку. А Торрес шел с ним рядом, держась рукой за другую стену. Они все время переговаривались, чтобы не отставать и не опережать друг друга и главное - не разминуться, свернув в боковую галерею. К счастью, пол в туннеле (ибо это был самый настоящий туннель) оказался ровный, так что они хоть и шли ощупью, но не спотыкались. Френсис решил не зажигать спичек, пока в этом не будет крайней необходимости, и, чтобы не свалиться в какой-нибудь колодец или яму, осторожно выставлял вперед сначала одну ногу и, только удостоверившись, что ступил на твердый грунт, переносил на нее всю тяжесть тела. В результате продвигались они медленно, делая не более полумили в час.

Только раз на всем пути им встретилось такое место, где туннель разветвлялся на две галереи. Тут Френсис зажег драгоценную спичку, вынув ее из водонепроницаемого коробка, и увидел, что обе галереи совершенно одинаковы. Какую же из них выбрать, по какой пойти?

- Придется сделать так, - сказал Френсис. - Пойдем по этой галерее. И если она нас никуда не приведет, вернемся к отправной точке и пойдем по другой. В одном можно быть твердо уверенным: эти галереи, безусловно, куда-нибудь ведут, иначе майя не трудились бы их прокладывать.

Через десять минут Френсис вдруг остановился: под ногой, которую он занес вперед, была пустота. Он предостерегающе крикнул: "Стоп!" - и зажег вторую спичку. Оказалось, что он и его спутники стоят у входа в естественную пещеру таких размеров, что при слабом свете спички ни вправо, ни влево, ни наверху, ни в глубине не видно было стен. Все же они успели разглядеть грубое подобие лестницы естественного происхождения, лишь слегка подправленной человеческими руками, которая вела куда-то вниз, в кромешную тьму.

А часом позже, спустившись по ступенькам и пройдя довольно большое расстояние по пещере, смелые путешественники вдруг увидели впереди проблеск дневного света, который становился все ярче по мере их продвижения. Источник света оказался куда ближе, чем они думали, и очень скоро Френсис, раздвинув ветки дикого винограда и густой кустарник, вылез прямо на открытое место, залитое ослепительным послеполуденным солнцем. В одну секунду Леонсия и Торрес оказались с ним рядом; внизу под ними расстилалась долина, которая хорошо была видна из этого орлиного гнезда. Долина была почти круглая, не меньше лиги в диаметре, - высокие горы и крутые скалы, точно стены, окружали ее.

- Это Долина Затерянных Душ, - торжественно провозгласил Торрес. – Я не раз слышал о ней, но никогда не верил в ее существование.

- Я тоже слышала и тоже никогда не верила, - вырвалось у Леонсии.

- Ну, так что же? - отозвался Френсис. - Мы ведь не затерянные души, а люди во плоти и крови. Чего же нам бояться?

- Видите ли, Френсис, - сказала Леонсия, - судя по тем рассказам, которые я слышала еще девочкой, ни один человек, раз попав сюда, не выходил обратно.

- Предположим, что это так, - со снисходительной улыбкой заметил Френсис, - как же тогда выбрались отсюда те, кто об этом рассказывал? Если никто никогда не возвращался, откуда же стало известно об этом месте?

- Право, не знаю, - призналась Леонсия. - Я передаю то, что слышала. К тому же я никогда в это не верила. Но только уж очень все здесь соответствует описанию таинственной долины.

- Никто никогда не возвращался отсюда, - все так же торжественно подтвердил Торрес.

- В таком случае, откуда вы знаете, что кто-то сюда заходил? - настаивал Френсис.

- Здесь живут Затерянные Души, - ответил Торрес. - Мы потому никогда и не видели их, что никто отсюда не выходил. Я вам вот что скажу, мистер Френсис Морган: не такой уж я глупый человек. Я получил образование. Я учился в Европе и вел дела в вашем родном Нью-Йорке. Я изучал разные науки, философию. И тем не менее верю, что, кто однажды попал в эту долину, никогда уже отсюда не выйдет.

- Но ведь мы же еще не там! - Френсис явно начинал терять терпение. - И нам вовсе не обязательно спускаться в долину, правда? - Он подполз к самому краю выступа, усеянного камнями и комьями земли, чтобы получше рассмотреть какой-то предмет, привлекший его внимание. - Держу пари, что это хижина с соломенной крышей...

В тот же миг край выступа, за который он держался, осыпался, и вся площадка, где они стояли, рухнула. Френсис, Торрес и Леонсия покатилась по крутому склону, увлекая за собой лавину земли, гравия и дерна.

Мужчины первыми встали на ноги возле густых зарослей кустарника, которые и задержали их; они кинулись было к Леонсии, но она уже тоже была на ногах и громко смеялась.

- А вы-то говорили, что нам вовсе не обязательно спускаться в долину! - с хохотом сказала она Френсису. - Ну, что же вы сейчас скажете?

Но Френсису было не до нее. Он потянулся и схватил на лету предмет, показавшийся ему знакомым, который, подскакивая, катился вслед за ними по крутому склону. Это был шлем Торреса, похищенный в пещере, где стояли мумии; и Френсис передал его испанцу.

- Бросьте вы его, - сказала Леонсия.

- Это моя единственная защита от солнца, - возразил Торрес, вертя шлем в руках. Вдруг он заметил какую-то надпись на внутренней стороне и показал ее своим спутникам, прочитав вслух: "Да Васко".

- Я слышала о нем, - заметила Леонсия.

- Правильно, должны были слышать, - подтвердил Торрес. - Да Васко был моим предком по прямой линии. Моя мать - урожденная да Васко. Он прибыл в испанские колонии с Кортесом.

- А когда прибыл, взбунтовался и поднял восстание, - продолжала начатый им рассказ Леонсия. - Я хорошо это помню: мне говорили об этом отец и дядя Альфаро. Вместе с двенадцатью товарищами он отправился на поиски сокровища майя. За ними следовало целое племя прибрежных караибов - человек сто мужчин и, наверно, столько же женщин. Кортес послал за ними погоню - отряд под предводительством некоего Мендозы; в докладе его, который лежит в архивах, - так рассказывал мне дядя Альфаро, - говорится, что их загнали в Долину Затерянных Душ, где и оставили погибать жалкой смертью.

- И да Васко, по-видимому, пытался выбраться отсюда тем путем, каким шли мы, - закончил Торрес, - а майя поймали его, убили и превратили в мумию.

Он надвинул на лоб старинный шлем и сказал:

- Хоть солнце и низко стоит на небе, но оно жжет мне голову, как кислота.

- А мне желудок точно кислотой жакет от голода, - признался Френсис. - В этой долине кто-нибудь живет?

- Право, не знаю, сеньор, - ответил Торрес. - Из донесения Мендозы известно только, что они оставили да Васко и его отряд погибать здесь жалкой смертью и никто на свете не видел больше ни его, ни его спутников. Вот все, что я знаю.

- Похоже, что здесь можно найти чем подкормиться... - начал было Френсис, но тотчас перебил сам себя, увидев, что Леонсия срывает с куста какие-то ягоды. - Послушайте, Леонсия! Прекратите это сейчас же! И так у нас полно забот, а тут еще возись с отравившейся красавицей.

- Они совершенно безвредны, - сказала она, спокойно продолжая есть ягоды. - Вы же видите - их клевали птицы.

- В таком случае прошу прощения и присоединяюсь к вам, - воскликнул Френсис, напихивая рот сочными ягодами. - А если бы мне удалось поймать птиц, которые ими лакомились, я бы их тоже съел.

К тому времени, когда они несколько утолили муки голода, солнце было уже совсем низко, и Торрес снял с головы шлем да Васко.

- Придется здесь заночевать, - сказал он. - Я оставил свои ботинки в пещере с мумиями, а старые ботфорты да Васко потерял, пока плавал. Мои ноги все изранены, но тут много сухой травы, из которой я могу сплести сандалии.

Пока Торрес мастерил себе обувь, Френсис развел костер и собрал большую кучу хвороста, чтобы поддерживать огонь, ибо, несмотря на близость к экватору, в горах на такой высоте ночью бывает холодно. Френсис еще не кончил собирать хворост, а Леонсия, свернувшись в клубочек и положив голову на согнутую руку, уже спала крепким сном. Тогда он сгреб в кучу мох и сухие листья и заботливо подложил их под бок Леонсии, куда не достигало тепло от костра.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Долина Затерянных Душ. Рассвет. Большой дом посреди деревни, где обитает племя Затерянных Душ. Дом этот внушительных размеров: восемьдесят футов в длину, сорок в ширину и тридцать в высоту, глинобитный, с двускатной соломенной крышей. Из дома с трудом выходит жрец Солнца – древний старик, еле держащийся на ногах; на нем длинный хитон из грубого домотканого холста, на ногах сандалии; старое, сморщенное лицо индейца несколько напоминает лица древних конкистадоров. На голове у него забавная золотая шапочка, увенчанная полукругом из полированных золотых лучей. Это, несомненно, должно изображать восходящее солнце.

Старец проковылял через поляну к большому полому бревну, висевшему между двумя столбами, покрытыми изображениями животных и разными знаками. Взглянув на восток, уже алевший от зари, и убедившись, что не опоздал, жрец поднял палку с мягким шариком на конце и ударил по бревну. Как ни слаб был старик и как ни легок его удар, полое бревно загудело и загрохотало, точно далекий гром.

Жрец продолжал размеренно ударять по бревну - и из всех хижин, окружавших Большой дом, уже спешили к нему Затерянные Души. Мужчины и женщины, старые и молодые, с детьми и грудными младенцами на руках, - все явились на зов и обступили жреца Солнца. Трудно было представить себе более архаическое зрелище в двадцатом веке. Это были, несомненно, индейцы, но лица многих носили на себе следы испанского происхождения. Иные казались самыми настоящими испанцами, другие - типичными индейцами. Большинство же представляло собой помесь этих двух рас. Однако еще более странной, чем лица, была их одежда - мало чем примечательная у женщин, одетых в скромные длинные хитоны из домотканого холста, и весьма примечательная у мужчин, чей наряд из той же ткани был комичным подражанием костюмам, какие носили в Испании во времена первого путешествия Колумба. Некрасивые и угрюмые были эти мужчины и женщины, что часто наблюдается у племен, где приняты браки между родственниками, - словно отсутствие притока свежей крови лишает их жизнерадостности. Отпечаток вырождения лежал на всех - на юношах и на девушках, на детях и даже на грудных младенцах - на всех, за исключением двоих: девочки лет десяти, с живым, сообразительным личиком, выделявшимся, точно яркий цветок, среди тупых физиономий Затерянных Душ; и старого жреца Солнца, со столь же незаурядным лицом - хитрым, коварным, умным.

Пока жрец бил по гулкому бревну, все племя выстроилось полукругом, повернувшись лицом на восток. Едва только диск солнца показался над горизонтом, жрец приветствовал его на своеобразном староиспанском языке и трижды поклонился ему до земли, а все остальные пали ниц. Когда же солнце полностью вышло из-за горизонта и засияло на небе, все племя, по знаку жреца, поднялось и запело радостный гимн. Церемония была окончена, и народ уже собирался расходиться, как вдруг жрец заметил струйку дыма на другой стороне долины. Он указал на нее нескольким юношам.

- Этот дым поднимается из Запретного Места Ужаса, куда не разрешено ступать никому из нашего племени. Это, верно, какой-нибудь дьявол, посланный врагами, которые вот уже сколько веков тщетно разыскивают наше убежище. Его нельзя выпускать живым - он выдаст нас. А враги эти могущественны, и они непременно нас уничтожат. Ступайте убейте его, чтобы нас потом не убили!

Около костра, в который всю ночь подбрасывали хворост, спали Леонсия, Френсис и Торрес, - последний в своих новых, сплетенных из травы сандалиях и в шлеме да Васко, низко надвинутом на лоб, чтобы не простудиться от росы. Леонсия проснулась первой; и столь необычайно было представшее ей зрелище, что она решила сначала разглядеть все как следует из-под полуопущенных ресниц. Три человека из странного племени Затерянных Душ стояли, натянув тетивы: они явно собирались выпустить свои стрелы в нее и ее спутников, но вид спящего Торреса так поразил их, что они замерли, в нерешительности переглянулись, опустили луки и покачали головой, как бы говоря, что отказываются его убивать. Потом подползли к Торресу, присели на корточки и стали разглядывать его лицо, а в особенности шлем, который чем-то их заинтересовал.

Не меняя позы, Леонсия незаметно толкнула Френсиса ногой в плечо. Он проснулся и тихонько сел, однако это движение привлекло внимание незнакомцев, и они в доказательство своих мирных намерений сложили луки к его ногам и протянули ладони, показывая, что они разоружились.

- Доброе утро, веселые незнакомцы! - крикнул им Френсис по-английски; но они лишь покачали головой.

Слова Френсиса разбудили Торреса.

- Это, должно быть, и есть Затерянные Души, - шепнула Леонсия Френсису.

- Или местные агенты по продаже земельных участков, - с улыбкой шепнул он в ответ. - Как бы то ни было, долина населена. Торрес, кто такие эти ваши друзья? По тому, как они на вас смотрят, можно подумать, что это ваши родственники.

Тем временем Затерянные Души отошли в сторонку и тихими, шипящими голосами стали о чем-то переговариваться.

- Язык у них походе на испанский, только странный какой-то, - заметил Френсис.

- Это просто средневековый испанский язык, вот и все, - подтвердила Леонсия.

- На нем говорили конкистадоры, но теперь никто этот язык уже не помнит, - вставил Торрес. - Вот видите, я был прав. Затерянные Души с тех пор никогда не покидали долину.

- Но замуж выходили и женились, как все, - иначе откуда появились бы эти три чучела? - сострил Френсис.

К этому времени три чучела успели столковаться между собой и стали жестами приглашать незнакомцев следовать за ними в глубь долины.

- Это, видно, добродушные и, в общем, неплохие ребята, хоть у них и унылые рожи, - сказал Френсис, намереваясь идти за ними. - Ох и мрачная же компания, нечего сказать! Они, верно, родились во время затмения луны, или у них перемерли все юные подружки, или приключилось что-нибудь еще более печальное.

- А по-моему, именно такими и должны быть Затерянные Души, - заметила Леонсия.

- Мда, если нам не суждено отсюда выбраться, то наши физиономии будут, пожалуй, куда мрачнее, - сказал Френсис. - Как бы то ни было, пока я очень надеюсь, что они ведут нас завтракать. Конечно, на худой конец можно есть и ягоды, но ведь ими не насытишься.

Покорно следуя за своими проводниками, они через час пришли на поляну, где были жилища племени и Большой дом.

- Это потомки участников экспедиции да Васко, перемешавшиеся с караибами, - авторитетно заявил Торрес, обведя взглядом лица собравшихся. - Достаточно посмотреть на них, чтобы убедиться в этом.

- И они вернулись от христианской религии да Васко к древним языческим обрядам, - добавил Френсис. - Взгляните на алтарь: он каменный, и хотя в воздухе пахнет жареным барашком, это вовсе не завтрак для нас, а жертвоприношение.

- Еще слава богу, что это барашек! - облегченно вздохнула Леонсия. - Ведь в старину поклонение Солнцу требовало человеческих жертв. А здесь у них самый настоящий культ Солнца. Посмотрите вон на того старика в длинном хитоне и золотой шапочке, увенчанной золотыми лучами. Это жрец Солнца. Дядя Альфаро много рассказывал мне об этом культе.

Над алтарем, немного позади, возвышалось огромное металлическое изображение Солнца.

- Золото, чистое золото! - прошептал Френсис. - Без всякой примеси. Взгляните на лучи: они очень большие и из чистого золота. Могу поклясться, что даже ребенок мог бы согнуть их как угодно и завязать узлом.

- Боже милостивый! Да вы только посмотрите туда! - воскликнула Леонсия, указывая глазами на грубо высеченный каменный бюст, стоявший чуть пониже алтаря, по другую его сторону. - Это же лицо Торреса! Лицо той мумии, которую мы видели в пещере майя.

- И там надпись... - Френсис подошел было поближе, чтобы прочесть ее, но тут же вынужден был отступить, повинуясь властному мановению жреца. - Написано: "Да Васко". Заметьте: на статуе такой же шлем, как и на Торресе... Слушайте! Да вы только взгляните на этого жреца! Ведь он похож на Торреса, как родной брат! Я никогда в жизни не представлял себе, что возможно такое сходство!

Жрец, обозлившись, повелительным жестом заставил Френсиса умолкнуть и низко склонился над жарившейся жертвой. Словно знамение свыше, порыв ветра задул в эту минуту пламя под барашком.

- Бог Солнца гневается, - мрачно провозгласил жрец; его своеобразный испанский язык, несмотря на всю свою архаичность, был, однако, понятен пришельцам. - Среди нас появились чужеземцы, и они до сих пор живы. Вот почему так разгневан бог Солнца. Говорите, юноши, приведшие чужеземцев к нашему алтарю: разве не повелел я вам убить их? А моими устами всегда говорит бог Солнца.

Один из трех юношей, дрожа всем телом, выступил вперед и, все так же дрожа, пальцем показал сперва на лицо Торреса, а потом на лицо статуи.

- Мы узнали его, - робко заговорил он, - и не посмели убить, ибо мы помним предсказание о том, что наш великий предок должен вернуться к нам. Может быть, этот чужеземец - он? Мы не знаем. И не смеем ни знать, ни судить. Тебе, о жрец, надлежит знать и судить. Это он?

Жрец пристально вгляделся в Торреса и издал какое-то невнятное восклицание. Потом резко повернулся и разжег священный жертвенный огонь от горячих углей, лежавших в котелке у подножия алтаря. Пламя вспыхнуло, заколебалось и снова потухло.

- Бог Солнца гневается, - повторил жрец; а Затерянные Души, услышав это, стали бить себя в грудь, вопить и рыдать. - Богу не угодна наша жертва, и потому священный огонь не желает гореть. Всего теперь можно ждать. Это великие тайны, которые будут открыты только мне одному. Мы не станем приносить в жертву чужеземцев сейчас. Мне нужно время, чтобы узнать волю бога Солнца. - И он жестом распустил племя, прервав на половине церемонию, и велел отвести всех трех пленников в Большой дом.

- Никак не пойму, что он такое замышляет? - шепнул Френсис на ухо Леонсии. - Но, надеюсь, хоть там нас накормят.

- Взгляните, какая прелесть! - сказала Леонсия, указывая глазами на девочку, выразительное личико которой так и светилось умом.

- Торрес уже приметил ее, - также шепотом сказал Френсис. - Я видел, как он подмигнул ей. Он тоже не знает, что замыслил жрец и куда подует ветер, но не упускает случая завести друзей. Надо смотреть за ним в оба: он подлая, вероломная тварь и способен предать нас в любое время, если это поможет ему спасти свою шкуру.

В Большом доме, как только они уселись на грубо сплетенные из травы циновки, им тотчас подали еду - вареное мясо с овощами в каких-то странных глиняных горшочках и чистую питьевую воду, - то и другое в изобилии. Кроме того, перед ними поставили кукурузные лепешки, напоминающие тортильи.

Когда они поели, женщины, подававшие еду, удалились, осталась только девочка, которая привела их и распоряжалась всем в доме. Торрес снова принялся заигрывать с ней, но она вежливо избегала его и, как зачарованная, смотрела только на Леонсию.

- Она, видимо, здесь вроде хозяйки, - пояснил Френсис. - Вот так же в деревнях на Самоа: девушки должны встречать и развлекать всех путешественников и приезжих, какого бы высокого ранга они ни были, и чуть ли не возглавлять все официальные торжества и церемонии. Их выбирает вождь племени за красоту, добродетель и ум. Эта девочка напоминает мне их, только она еще совсем ребенок.

Девочка подошла поближе к Леонсии, и, хотя была явно очарована красотой незнакомки, в ее поведении не было и намека на подобострастие или приниженность.

- Скажи, - заговорила она на своеобразном местном староиспанском диалекте, - этот человек в самом деле капитан да Васко, который вернулся к нам из своего дома на Солнце?

Торрес, самодовольно ухмыльнувшись, поклонился и гордо объявил:

- Да, я из рода да Васко.

- Не из рода да Васко, а сам да Васко! - по-английски подсказала ему Леонсия.

- Это верный козырь, ходите с него! - посоветовал ему Френсис тоже по-английски. - Благодаря ему, может, всем нам удастся выбраться из этой дыры. Я что-то не слишком влюблен в жреца, а он, видно, бог и царь у этих Затерянных Душ.

- Да, я вернулся на землю с Солнца, - сказал Торрес девочке, послушно вступая в роль.

Девочка подарила его долгим пристальным взглядом; чувствовалось, что она обдумывает, взвешивает и оценивает его слова. Потом она почтительно, с полным равнодушием, поклонилась ему, мельком взглянула на Френсиса и так и просияла улыбкой, повернувшись к Леонсии.

- Я не знала, что бог создает таких красивых женщин, как ты, - сказала девочка своим нежным голоском и пошла к выходу. Уже у двери она остановилась и добавила: - Та, Что Грезит, - тоже красивая, но она на тебя совсем не похожа.

Не успела девочка выйти, как появился жрец Солнца, его сопровождали несколько юношей, - по-видимому, для того, чтобы убрать посуду и остатки пищи. Двое или трое из них нагнулись за посудой, а остальные по сигналу жреца набросились на чужеземцев, крепко связали им руки за спиной и повели к алтарю бога Солнца, где собралось все племя. Здесь взорам пленников предстал тигель на треножнике, под которым был разведен яркий огонь, а рядом - три только что врытых в землю столба, к которым их и поспешили привязать, в то время как множество усердных рук набросало вокруг столько хворосту, что кучи его доходили им до самых колен.

- Да встряхнитесь вы, наконец, и держитесь высокомерно, как настоящий испанец! - поучал и одновременно оскорблял Торреса Френсис, - Ведь вы же да Васко! Сотни лет назад вы были на земле, в этой самой долине, вместе с предками вот этих выродков.

- Вы должны умереть, - сказал жрец Солнца, обращаясь к ним, и Затерянные Души дружно закивали. - Вот уже четыреста лет, как мы живем в этой долине, и мы всегда убивали всех, кто заходил к нам. Вас мы не убили, и вспомните, как разгневался бог Солнца: огонь на нашем алтаре потух. - Тут Затерянные Души завыли, застонали и опять начали бить себя кулаками в грудь. - Поэтому, чтобы умилостивить бога Солнца, вы умрете сейчас.

- Поостерегитесь! - крикнул Торрес, которому Френсис и Леонсия подсказывали шепотом, что говорить дальше. - Я да Васко. Я спустился к вам с Солнца. - Руки у него были связаны, и он головой кивнул на каменный бюст. - Я вот этот самый да Васко. Я привел сюда ваших предков четыреста лет назад и повелел вам оставаться здесь до моего возвращения.

Жрец Солнца заколебался.

- Ну, жрец, говори! Отвечай же божественному да Васко! - резко выкрикнул Френсис.

- Откуда я знаю, что он божественный? - быстро возразил жрец. – Ведь я сам похож: на него, но разве я - божественный? Разве я да Васко? Или он - да Васко? А быть может, да Васко все еще на Солнце? Про себя я точно знаю, что меня родила женщина, - это было три раза по двадцать и еще восемнадцать лет тому назад, - и что я не да Васко.

- Разве так отвечают великому да Васко! - с угрозой в голосе сказал Френсис и униженно поклонился Торресу, а сам тем временем сквозь зубы зашипел по-английски: - Да будьте же высокомернее, чтоб вас черти съели! Высокомернее!

Жрец помедлил и обратился к Торресу:

- Я верный жрец Солнца. И я не могу легко и просто изменить свои верования. Если ты божественный да Васко, то ответь мне на один вопрос.

Торрес кивнул с неподражаемым высокомерием.

- Ты любишь золото?

- Люблю ли я золото? - усмехнулся Торрес. - Я великий капитан солнца, а Солнце ведь само золото. Золото? Да оно для меня - все равно что грязь под ногами или вот этот камень, из которого состоят ваши могучие горы.

- Браво! - одобрительно шепнула Леонсия.

- Тогда, о божественный да Васко, - смиренно сказал жрец Солнца, не сумев, однако, скрыть торжества в голосе, - ты достоин подвергнуться древнему, издавна принятому у нас испытанию. Если, отведав золотого напитка, ты по-прежнему сможешь сказать, что ты да Васко, - я и все мы падем ниц перед тобой и будем поклоняться тебе. К нам в долину не раз проникали чужеземцы. И всегда их томила жажда золота. Мы удовлетворяли их жажду, но после этого они избавлялись от нее навсегда - ибо были мертвы.

Он говорил, а Затерянные Души внимательно смотрели на него; и не менее внимательно, но только уже с опаской, смотрели на него чужеземцы. Жрец сунул руку в большой кожаный мешок и стал вытаскивать оттуда пригоршнями золотые самородки, которые он бросал затем в раскаленный тигель на треножнике. Френсис, Леонсия и Торрес стояли так близко, что им хорошо было видно, как плавится золото, превращаясь в жидкость, вернее – в то самое питье, которым жрец грозился напоить Торреса.

В это время, пользуясь своим особым положением в племени, к старику смело подошла девочка и сказала так, чтобы всем было слышно:

- Это же да Васко! Капитан да Васко, божественный капитан да Васко, который давно-давно привел сюда наших предков!

Жрец сердито взглянул на нее, как бы повелевая ей молчать, но девочка повторила свои слова, убедительными жестами показывая то на каменный бюст, то на Торреса, то снова на бюст. И жрец, почувствовав, что победа ускользает от него, мысленно проклял пагубную любовь, которая связала его с матерью этой девочки и сделала его ее отцом.

- Да замолчи ты! - сурово приказал он. - В этом ты ничего не понимаешь. Если он капитан да Васко, то, как существо божественное, выпьет золотой напиток и останется невредим.

Он вылил расплавленное золото в грубый глиняный ковш, нагретый в котелке с углями у подножия алтаря. По его знаку несколько юношей сложили на землю свои копья и направились к Леонсии с явным намерением насильно разжать ей зубы.

- Стой, жрец! - громовым голосом закричал Френсис. - Она же не божественна, как да Васко! Сначала испробуй твое золотое питье на да Васко.

Услышав эти слова, Торрес метнул на Френсиса взгляд, исполненный нескрываемой ярости.

- Держитесь со всем высокомерием и надменностью, - поучал его Френсис. - Отказывайтесь пить. Покажите им надпись внутри вашего шлема.

- Я не буду пить! - в панике крикнул Торрес, когда жрец повернулся к нему.

- Нет, будешь! И докажешь этим, что ты действительно да Васко, божественный капитан, спустившийся с Солнца. Тогда мы падем ниц и будем поклоняться тебе.

Торрес умоляюще взглянул на Френсиса, что не преминули заметить узенькие глазки жреца.

- Похоже, что вам придется выпить это, - сухо сказал Френсис. – Что делать! Осушите ковш ради дамы и умрите - как герой.

Неожиданно резким движением Торрес высвободил руку из оплетавших ее пут, сорвал с головы шлем и протянул жрецу так, чтобы тот мог прочесть надпись внутри.

- Смотри, что тут написано! - крикнул он.

Жрец был так поражен, увидев надпись "да Васко", что ковш выпал из его рук. Жидкое золото, разлившись по земле, воспламенило валявшийся вокруг хворост, а один из копьеносцев, которому несколько капель металла попало на ногу, взвыл от боли и поскакал прочь на здоровой ноге. Однако к жрецу Солнца быстро вернулось самообладание: схватив котелок с углями, он хотел было поджечь хворост, наваленный вокруг трех жертв. Но тут снова вмешалась девочка:

- Бог Солнца не хотел, чтобы великий капитан выпил из твоего ковша, - сказала она. - Бог Солнца заставил твою руку дрогнуть и расплескать питье.

По толпе Затерянных Душ пронесся ропот: тут, мол, все далеко не так просто! И жрец вынужден был отказаться от своего намерения. Однако он твердо решил уничтожить трех пришельцев, а потому, призвав на помощь всю свою изворотливость, сказал собравшимся:

- Будем ждать знамения свыше. Принесите масла. Пусть сам бог Солнца подаст нам знак. Принесите свечу.

Вылив банку масла на хворост, чтобы он быстрее воспламенился, старик укрепил среди него огарок свечи и сказал:

- Будем ждать знамения свыше столько времени, сколько будет гореть эта свеча. Правильно ли это, о народ мой?

И все Затерянные Души шепотом ответили:

- Правильно! Торрес умоляюще посмотрел на Френсиса, но тот сказал:

- Старый негодяй здорово постарался укоротить свечу. Она в лучшем случае прогорит пять минут, а может, мы уже через три минуты запылаем.

- Что же нам делать? - вне себя от ужаса спросил Торрес, тогда как Леонсия храбро посмотрела в глаза Френсису с печальной, полной любви улыбкой.

- Молитесь, чтобы пошел дождь, - ответил Френсис. - Хотя небо ясно, как стеклышко. А когда придет время, умирайте, как мужчина. Да не визжите слишком уж громко.

И взгляд его обратился к Леонсии и выразил обуревавшие его чувства: безграничную любовь к ней. Хотя их и отделяло друг от друга расстояние между столбами, к которым они были привязаны, они чувствовали, как между ними установилась особая, дотоле неведомая им близость, и их взоры были тем звеном, которое объединяло и связывало их.

Первой увидела знамение девочка, во все глаза глядевшая на небо. Торрес, следивший только за огарком, который уже почти догорел, услышав возглас девочки, посмотрел вверх. И в ту же минуту он услышал - как услышали все - ровное гудение, словно в небе летело гигантское насекомое.

- Аэроплан, - пробормотал Френсис. - Торрес, скажите им, что это и есть знамение божье.

Но этого и не потребовалось. Над головой у них, на высоте не более ста футов, кружил, спускаясь, первый аэроплан, который когда-либо видели Затерянные Души, а с него, точно благословение свыше, доносились знакомые слова:

Мы - спина к спине - у мачты,

Против тысячи вдвоем!

Описав полный круг, аэроплан поднялся футов на тысячу ввысь, от него отделился какой-то предмет, футов триста камнем пролетел вниз, а потом развернулся прямо над головами собравшихся огромным парашютом, под которым, точно паук на паутине, раскачивалась какая-то фигура. И когда парашют был уже совсем близко от земли, снова послышалась песня:

Мы - спина к спине - у мачты,

Против тысячи вдвоем!

Тут события стали нагромождаться друг на друга с поразительной быстротой. Огарок свечи распался на кусочки, и горящий фитиль упал в лужицу жидкого сала; лужица вспыхнула, а вместе с нею вспыхнул и пропитанный маслом хворост. Но Генри, приземлившийся в самой гуще Затерянных Душ, накрыв парашютом, точно одеялом, добрую половину собравшихся, в два прыжка очутился подле своих друзей и принялся ногой расшвыривать горящий хворост. Только на миг отвлекся он от этого занятия, когда жрец Солнца сделал попытку помешать ему. Хорошо рассчитанный удар в скулу уложил престарелого служителя бога на спину, а пока он приходил в чувство и с трудом поднимался на ноги. Генри уже успел разрезать веревки, связывавшие Леонсию, Френсиса и Торреса. Он протянул было руки, чтобы обнять Леонсию, но та оттолкнула его, воскликнув:

- Живо! Объяснять некогда! Падайте на колени перед Торресом и делайте вид, что вы его раб... и не говорите по-английски.

Генри ничего не понимал, но Леонсия подкрепила свои слова красноречивым взглядом, а тут еще он увидел, что и Френсис распростерся у ног их общего врага.

- Ну и ну! - пробормотал Генри, присоединяясь к Френсису. - Вот так штука. Это, пожалуй, будет похуже крысиного яда.

Леонсия последовала их примеру, а вслед за нею и все Затерянные Души распростерлись перед капитаном да Васко: ведь к нему на их глазах прилетел небесный вестник с Солнца! Все лежали на земле, кроме жреца: потрясенный случившимся, он еще раздумывал, следует ли ему тоже признать божественность чужеземца, но в эту минуту коварный черт из мелодрамы, обитавший в душе Торреса, попутал его переусердствовать в исполнении своей роли.

С высокомерием, о котором все время твердил ему Френсис, Торрес поднял правую ногу и поставил ее на шею Генри, больно придавив ему при этом ухо.

Генри буквально взвился в воздух.

- Да как вы смеете, Торрес! - завопил он, швыряя Торреса на землю, как незадолго перед этим швырнул на землю жреца.

- Ну, теперь все пропало, - безнадежно вздохнул Френсис, - Крышка всей нашей божественной комедии!

И действительно, жрец Солнца уже смекнул, в чем дело, и радостно махал руками, подзывая своих копьеносцев. Но Генри приставил пистолет-автомат к животу старого жреца, и тот вдруг вспомнил легенды о смертоносных снарядах, начиненных таинственным веществом, именуемым "порох", примирительно улыбнулся и жестом приказал копьеносцам отступить.

- Это свыше моего понимания и разумения, - заявил он, обращаясь к своему племени и то и дело поглядывая на дуло пистолета Генри. - Я вынужден прибегнуть к последнему средству: пошлем гонца, чтобы он разбудил Ту, Что Грезит. Пусть он ей скажет, что чужеземцы, прибывшие с неба, а может, даже и с Солнца, спустились к нам в долину и что только мудрость ее грез способна прояснить для нас то, чего даже я не могу понять.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Копьеносцы окружили группу, состоящую из Леонсии, двух Морганов и Торреса, и повели их через весело зеленевшие, отлично, хотя и примитивно обработанные поля, через быстрые ручьи и небольшие рощицы, через пастбища, на которых росла трава, доходившая им до колен, и где паслись низкорослые коровы, не крупнее телят.

- Это, несомненно, настоящие дойные коровы, - сказал Генри. - А какие красивые! Но видели вы когда-нибудь таких карликов? Сильный мужчина мог бы без труда взвалить на плечи самую крупную и унести.

- Думаю, что ты ошибаешься, - возразил Френсис. - Посмотри-ка вон на ту черную. Бьюсь об заклад, что она весит никак не меньше трехсот фунтов.

- Сколько ставишь? - спросил Генри.

- Называй сам цифру, - был ответ.

- Сто долларов твоих против ста моих, - заявил Генри, - что я могу взвалить ее на плечи и унести.

- По рукам.

Но кто из них был прав, так и осталось неизвестным, ибо, как только Генри сделал шаг в сторону, копьеносцы гримасами и жестами заставили его вернуться и идти вперед вместе со всеми.

Проходя у подножия мрачной скалы, они увидели наверху стадо коз.

- Домашние козы, - заметил Френсис. - Видите: при них мальчишки-пастухи.

- Недаром вы говорили, что рагу, которое вам подавали, было из козлятины, - сказал Генри. - Я всегда любил коз. Если эта самая Та, Что Грезит, или как там ее зовут, отменит решение жреца и оставит нас в живых и если нам придется жить с Затерянными Душами до конца наших дней, я буду просить, чтобы меня сделали главным пастухом при козах этого королевства. Тогда я построю вам, Леонсия, премиленький коттедж, и вы станете придворной поставщицей сыров.

Но ему не пришлось развивать дальше свой фантастический план, ибо в эту минуту они вышли на берег озера такой неописуемой красоты, что Френсис даже присвистнул, Леонсия захлопала в ладоши, а Торрес пробормотал что-то одобрительное. Озеро это простиралось на целую милю в длину и больше чем на полмили в ширину и представляло собой безукоризненной формы овал. Только один-единственный дом вклинивался в обрамление из деревьев, бамбуковых зарослей и кустарников, кольцом окружавших озеро и не прерывавшихся даже у подножия утеса, где особенно пышно разросся бамбук. В гладкой поверхности озера так четко отражались окружающие горы, что глаз с трудом мог определить, где кончается действительность и где начинается отражение.

Леонсия недолго восхищалась зеркальной гладью; через несколько минут она вдруг разочарованно заметила, что вода в озере отнюдь не кристальной чистоты.

- Какая жалость, оно такое грязное!

- Это потому, что в долине плодородная почва, - пояснил ей Генри. - Слой чернозема здесь достигает нескольких сот футов.

- Вся эта долина когда-то, вероятно, была дном озера, - вмешался в разговор Френсис. - Взгляните на скалу - по ней видно, где была раньше вода. Интересно, отчего оно так обмелело?

- Скорей всего от землетрясения: для воды открылся какой-нибудь выход под почву, и озеро обмелело до своего нынешнего уровня; оно и сейчас продолжает мелеть. Этот шоколадный цвет указывает на то, что в него все время вливаются новые потоки воды и чернозем, которым она насыщена, не успевает осесть. Несомненно, это озеро - своеобразный резервуар, куда стекает влага со всех окрестных мест.

- Ну вот наконец-то и дом! - сказала Леонсия пятью минутами позже, когда, завернув за выступ скалы, они увидели низенькое, типа бунгало, строение, прилепившееся к утесу над самым озером.

Сваями дому служили массивные стволы деревьев, но стены его были из бамбука, а крыша из соломы. Дом этот стоял так уединенно, что попасть в него можно было, либо подплыв в лодке, либо пройдя по мостику футов двадцати длиной и такому узенькому, что два человека не могли бы на нем разойтись. На каждом конце мостика стояло по два юноши-часовых. Повинуясь жесту жреца Солнца, шедшего впереди, юноши-часовые отступили в сторону и пропустили всю группу; при этом оба Моргана не преминули заметить, что копьеносцы, сопровождавшие их от самого Большого дома, остались по ту сторону мостика.

Перейдя через мостик, они вошли в похожий на бунгало дом и очутились в большой комнате, обставленной лучше, чем можно было ожидать в Долине Затерянных Душ, хоть и очень примитивно. Травяные циновки на полу были красивого и тонкого плетения, а бамбуковые шторы, прикрывавшие прорези окон, были сделаны даже мастерски. В дальнем конце комнаты у стены возвышалась огромная золотая эмблема восходящего солнца - точно такая же, какая висела над алтарем возле Большого дома. Но в этом странном месте особенно поразили пленников два живых существа, которые даже не шевельнулись при их появлении. Под солнечным диском, на небольшом возвышении, стояло ложе со множеством подушек - полудиван, полутрон. А на этом ложе, среди подушек, спала женщина в хитоне из какой-то мягкой мерцающей ткани, какой никто из них никогда не видел. Грудь ее тихо вздымалась и тихо опускалась. Она, безусловно, не принадлежала к племени Затерянных Душ, этой вырождающейся помеси караибов с испанцами. На голове у нее была тиара из чеканного золота с драгоценными камнями такой величины, что она казалась короной.

Перед женщиной на полу стояли два золотых треножника; под одним тлел огонь, а на другом, значительно большем, стоял огромный золотой котел. Между треножниками, не мигая и не шевелясь, точно сфинкс, лежала, распластав лапы, огромная собака, белая, как снег, похожая на русского волкодава. Увидев вошедших, собака уставилась на них.

- Да эта женщина - настоящая леди, она похожа на королеву; и грезы у нее, конечно, тоже королевские, - шепнул Генри и тотчас был вознагражден за это гневным взглядом жреца.

Леонсия глядела, затаив дыхание, а Торрес вздрогнул, перекрестился и сказал:

- Вот уж никогда не слыхал, что в Долине Затерянных Душ есть такое чудо. Эта женщина - самая настоящая испанка. Больше того: в ней течет благородная кастильская кровь. И глаза у нее должны быть синие - это так же верно, как то, что я стою здесь. Но какая она бледная! - Он снова вздрогнул. - У нее какой-то неестественный сон. Похоже, что ее опоили чем-то и опаивают уже давно.

- Совершенно верно! - взволнованным шепотом перебил его Френсис. - Та, Что Грезит погружена в наркотический сон. Они, должно быть, держат ее все время на наркотиках. Она у них, видно, что-то вроде верховной жрицы или верховного оракула... Да не волнуйся ты, старина, - обратился он по-испански к жрецу. - Ну что страшного, если мы ее разбудим? Ведь нас привели сюда, чтобы познакомить с ней, - и, я надеюсь, не со спящей!

Красавица пошевелилась, словно этот шепот потревожил ее сон; и впервые за все время шевельнулась и собака: она повернула к хозяйке голову, и рука спящей ласковым жестом опустилась на ее шею. Жрец еще повелительнее загримасничал и замахал руками, требуя тишины. Все застыли вмолчании, наблюдая пробуждение прорицательницы.

Она медленно приподнялась на ложе и снова ласково погладила осчастливленного волкодава, который залился радостным лаем, обнажив свои страшные клыки. Зрелище это внушало благоговейный трепет; но еще больший трепет ощутили пленники, когда женщина посмотрела прямо на них. Никогда до сих пор не видели они таких глаз - в них словно отражалось сияние всех подзвездных и надзвездных миров. Леонсия невольно подняла руку, точно хотела перекреститься, а Торрес, потрясенный этим взглядом, не только перекрестился, но и стал дрожащими губами шептать свою излюбленную молитву деве Марии. Даже Френсис и Генри смотрели на нее как завороженные, не в силах оторвать взгляда от бездонной синевы этих глаз, казавшихся совсем темными под сенью длинных черных ресниц.

- Синеглазая брюнетка! - прошептал все-таки Френсис.

Какие глаза! Скорее круглые, чем продолговатые. Но и не совсем круглые. Квадратные? Нет, все-таки, вернее, круглые. Глаза такой формы, как если бы художник, не отрывая от бумаги перо, начертил несколько квадратов и все углы их заключил в один круг. Длинные ресницы затеняли глаза женщины, отчего они казались совсем бездонными. В глазах этих не появилось ни удивления, ни испуга при виде незнакомцев, а только мечтательное безразличие. Впрочем, несмотря на томный взгляд, до сознания красавицы явно доходило все, что она видела. Внезапно, к вящему изумлению пришельцев, в ее глазах отразилась целая гамма земных чувств. Где-то в глубине, все нарастая, задрожала затаенная боль. Сострадание вдруг заволокло их влажной пеленой, как заволакивает голубую морскую даль весенний дождь или утренний туман - горы. Боль, все та же боль таилась в их дремотной безмятежности. Огонь безграничного мужества, казалось, вот-вот вспыхнет в этих глазах электрической искрой воли, действия. Но сонное оцепенение тут же готово было опуститься, точно мягкий узорный полог, и отгородить спящую от всех переживаний и чувств. Однако все это отходило на задний план перед мудростью веков, которой веяло от всего облика незнакомки. Это впечатление особенно усиливалось при взгляде на ее впалые щеки, свидетельствовавшие об аскетическом образе жизни. На щеках этих горел яркий - не то чахоточный, не то косметический - румянец.

Когда женщина поднялась со своего ложа, она оказалась тонкой и хрупкой, как фея. Она была узка в кости и худощава, но не производила впечатления тощей. Если бы у Генри и Френсиса спросили мнение о ней, они, пожалуй, сказали бы, что она самая соблазнительная из всех худощавых женщин на свете.

Старый жрец Солнца распростер свое дряхлое тело на полу, уткнувши морщинистый лоб в травяную циновку. Остальные продолжали стоять, хотя у Торреса и подгибались колени, - и он, несомненно, последовал бы примеру жреца, если бы заметил со стороны своих спутников хоть малейшую к этому готовность. Вообще говоря, колени у него подогнулись, но, взглянув на стоявших очень прямо Леонсию и Морганов, он заставил себя выпрямиться.

Сначала Та, Что Грезит глядела только на Леонсию; внимательно осмотрев девушку, она повелительным кивком приказала ей подойти. Слишком повелителен был этот кивок, по мнению Леонсии, для такого воздушного и прекрасного создания, и она сразу почувствовала неприязнь к красавице. Поэтому она не сдвинулась с места, пока жрец Солнца свистящим шепотом не приказал ей повиноваться. Тогда Леонсия направилась к красавице, не обращая внимания на огромного лохматого пса; она прошла между треножниками мимо собаки и остановилась лишь по вторичному знаку, столь же повелительному, как и первый. Целую минуту обе женщины в упор смотрели друг на друга, и тут, с невольным чувством торжества, Леонсия увидела, как та, другая, опустила глаза. Но радость ее была преждевременной: Та, Что Грезит просто с высокомерным любопытством разглядывала ее платье. Она даже протянула свою тонкую бледную руку и чисто по-женски пощупала ткань.

- Жрец! - резким тоном сказала она. - Сегодня у нас третий день Солнца в Доме Манго. Я давно уже предсказывала тебе, что произойдет в этот день. Напомни, что именно.

Угодливо извиваясь перед ней, жрец Солнца прогнусавил:

- Что в этот день произойдут необычайные события. Так и случилось, о королева!

Но королева уже забыла, о чем его спрашивала. Продолжая поглаживать ткань, из которой было сделано платье Леонсии, она внимательно разглядывала его.

- Ты очень счастливая, - сказала королева, жестом показывая Леонсии, что она может вернуться к своим. - Тебя любят мужчины. Мне еще не все ясно, но я чувствую, что тебя слишком любят мужчины.

Голос ее, мягкий и низкий, отличался какой-то удивительной чистотою звука и напевностью; он был как вечерний звон, призывающий верующих на молитву, а скорбящих духом - к вечному упокоению. Но Леонсии не дано было оценить этот чудесный голос. Она лишь чувствовала, как от гнева вспыхнули ее щеки и сильнее забилось сердце.

- Я видела тебя раньше - и не раз, - продолжала королева.

- Ничего подобного! - воскликнула Леонсия.

- Т-сс! - зашипел на нее жрец Солнца.

- Там, - сказала королева, указывая на большой золотой котел, - я тебя часто видела там.

- И тебя тоже, - произнесла она, обращаясь к Генри.

- И тебя, - сказала она Френсису, но тут ее большие синие глаза еще больше расширились, и она впилась в Френсиса таким долгим взглядом, что Леонсия почувствовала, как сердце ее, точно кинжалом, пронзила ревность, какую только женщина может внушить другой женщине.

Глаза королевы сверкнули, когда она перевела взгляд с Френсиса на Торреса.

- А ты кто, чужеземец? Ты так странно одет: на голове у тебя шлем рыцаря, а на ногах сандалии раба!

- Я да Васко, - храбро ответил тот.

- Это очень древнее имя, - улыбнулась она.

- Так я и есть древний да Васко, - сказал он и без зова подошел к ней; она усмехнулась при виде его дерзости, но не остановила его. – Этот шлем был на моей голове четыреста лет назад, когда я привел предков Затерянных Душ в эту долину.

Королева недоверчиво улыбнулась и тихо спросила:

- Значит, ты родился четыреста лет назад?

- И да - и нет. Я никогда не был рожден. Я да Васко. Я существовал вечно. Мой дом - Солнце.

Изящно очерченные брови королевы недоуменно приподнялись, но она промолчала. Своими тонкими, почти прозрачными пальцами она взяла из золотого резного ящичка, стоявшего подле нее на ложе, щепотку какого-то порошка и небрежно бросила в большой котел на треножнике, при этом ее тонкие красивые губы искривились в слегка насмешливой улыбке. Из котла поднялся столб дыма, который тотчас растворился и исчез.

- Гляди! - приказала она.

И Торрес подошел к котлу и заглянул в него. Что он там увидел, его спутники так никогда и не узнали. Но королева также склонилась над котлом и, заглядывая в него со своего возвышения, увидела то, что увидел и он, и на лице ее появилась презрительно-сострадательная усмешка. А увидел Торрес спальню на втором этаже домика в Бокас-дель-Торо, доставшегося ему по наследству, и в ней колыбель с новорожденным. Жалостливое это зрелище раскрывало тайну его рождения - и жалостливей была улыбка на лице королевы. Яркое видение, вызванное волшебством перед глазами Торреса, открыло ему то, о чем он догадывался и что давно уже подозревал.

- Ты увидишь еще кое-что, - с мягкой усмешкой произнесла королева. - Я показала тебе начало твоей жизни. А теперь посмотри на ее конец.

Но Торрес, уже и без того потрясенный виденным, вздрогнул и отшатнулся от котла.

- Прости меня, красавица! - взмолился он. - И разреши мне уйти. Забудь то, что ты видела, как и я надеюсь это забыть.

- Там уже ничего нет, - сказала она, махнув рукой над котлом. – Но забыть я не могу. То, что я видела, навсегда остается в моей памяти. И тебя, о Человек, такого молодого годами и такого старого, судя по шлему, я тоже видела прежде в моем Зеркале Мира. Ты не раз возмущал меня своим поведением. Но не тем, что носишь этот шлем. - Она улыбнулась спокойной, мудрой улыбкой. - Всю жизнь, мне кажется, я видела перед собой пещеру мертвецов, где давно умершие рыцари стоят навытяжку, охраняя в веках тайны, чуждые их религии, чуждые их расе. И среди этих мертвецов, помнится мне, я и видела того, на ком был твой старинный шлем... Говорить дальше?

- Нет, нет! - взмолился Торрес.

Та, Что Грезит наклонила голову, давая этим понять Торресу, чтобы он отошел. Затем взгляд ее остановился на Френсисе, и она кивком подозвала его к себе. И тут же, видимо, спохватившись, что со своего возвышения она смотрит на него сверху вниз, смущенно ступила на пол и теперь, глядя на него уже снизу вверх, протянула ему руку. Френсис нерешительно пожал ее, не зная, что делать дальше. И, точно прочитав его мысли, она воскликнула:

- Сделай это! Мне никогда и никто до сих пор не целовал руки. Я никогда не видела, как это делают в жизни, а видела лишь в своих грезах да в картинах, которые мне показывало Зеркало Мира.

Френсис склонился и поцеловал ей руку. И так как она не проявляла ни малейшего желания отнять руку, он продолжал держать ее, ладонью чувствуя, как еле уловимо, но бесперебойно пульсирует кровь в розовых кончиках ее пальцев. Так они оба стояли, не говоря ни слова. Френсис был смущен, королева легонько вздыхала, а в сердце Леонсии бушевала чисто женская ревность. Вдруг Генри весело выпалил по-английски:

- Да поцелуй ты ей руку еще раз, Френсис! Ей же это понравилось!

Жрец Солнца зашикал на него. Но королева, с девическим смущением испуганно выдернувшая было руку из руки Френсиса, поспешно вложила ее обратно.

- Я тоже говорю на этом языке, на котором говоришь ты, - сказала она Генри. - И я, никогда не знавшая мужчины, не постыжусь признаться, что мне это понравилось. Это первый поцелуй в моей жизни. Френсис - ведь так назвал тебя твой друг? - повинуйся ему. Мне это понравилось. Мне это очень понравилось. Поцелуй мне руку еще раз.

И Френсис повиновался; рука ее по-прежнему оставалась в его руке, а сама королева, забыв обо всем на свете, словно завороженная, смотрела, не отрываясь, ему в глаза. Наконец, призвав на помощь всю свою волю, она овладела собой, быстро высвободила руку, жестом приказала Френсису отойти и обратилась к жрецу Солнца.

- Итак, жрец, - начала она, и в голосе ее опять зазвучали резкие нотки, - мне уже известно, зачем ты привел сюда этих пленников. Но все же мне хотелось бы, чтобы ты рассказал об этом сам.

- О королева! Разве не повелевает нам долг убить этих пришельцев, как требует обычай? Народ смущен, он не доверяет моему суждению и просит, чтобы решила ты.

- А ты полагаешь, что их следует убить?

- Да, таково мое суждение. Но я хочу знать твое, чтобы оно было у нас с тобой одинаковым.

Она еще раз оглядела четырех пленников: Торреса - с жалостью. Генри - с сомнением, Леонсию - хмуро; на Френсиса же смотрела целую минуту взором, полным безграничной нежности, - во всяком случае, так показалось взбешенной Леонсии.

- Есть ли среди вас не имеющие жен? - неожиданно спросила королева. - Впрочем, нет, - продолжала она, не дожидаясь ответа, - ведь мне дано знать, что вы все не имеете жен. - И она быстро повернулась к Леонсии: - А разве правильно, - спросила она, - чтобы у женщины было два мужа?

Как Генри, так и Френсис не могли сдержать улыбки, услышав столь странный и неуместный вопрос. Однако Леонсии он вовсе не показался ни неуместным, ни странным, и щеки ее снова вспыхнули от возмущения. Она поняла, что перед нею настоящая женщина, которая и будет поступать с ней как женщина.

- Нет, неправильно, - ответила Леонсия громко и без заминки.

- Это очень странно, - продолжала размышлять вслух королева. - Странно и несправедливо. Раз в мире равное число мужчин и женщин, не может быть справедливым, чтобы у одной женщины было два мужа, - ведь это значило бы, что у какой-то другой его вовсе не будет.

Она взяла щепотку порошка и бросила в свой золотой котел. Из него, как и прежде, взвился клуб дыма и тотчас растаял.

- Зеркало Мира скажет мне, жрец, как должно поступить с нашими пленниками.

Она склонилась было над котлом, но вдруг ее осенила новая мысль. Широким жестом, точно раскрывая им объятия, она подозвала всех к котлу.

- Давайте смотреть все вместе - сказала она. - Я не обещаю вам, что все мы увидим одно и то же. И я не буду знать, что увидит каждый из вас. А каждый увидит лишь то, что его касается. Ты тоже можешь подойти, жрец.

Котел, достигавший шести футов в диаметре, был до половины полон каким-то неизвестным жидким металлом.

- Вроде бы ртуть, но это не ртуть, - шепнул Генри Френсису. - Я никогда не видел такого металла. По-моему, он расплавленный.

- Напротив, он совсем холодный, - возразила ему королева по-английски. - И тем не менее это огонь... Ну-ка, Френсис, пощупай котел снаружи.

Френсис повиновался и без колебания приложил ладонь к стенке котла.

- Он холоднее, чем воздух в комнате, - объявил Френсис.

- А теперь смотрите! - воскликнула королева и подбросила в котел еще немного порошку. - Это огонь, хоть он и холодный.

- Просто это порошок, который самовоспламеняется и дымит, - изрек Торрес, шаря в кармане своего пиджака: он вытащил оттуда горсть искрошенного табака, несколько сломанных спичек и лоскутик материи. - А вот это гореть не будет! - И он с вызывающим видом приготовился кинуть все это в котел.

Королева кивнула ему в знак позволения, и на глазах у всех Торрес выбросил в котел все, что было у него в руке. В ту же секунду из котла вырвался столб дыма и сразу исчез в воздухе. На гладкой поверхности металла не осталось ничего - даже пепла.

- И все-таки он холодный, - настаивал Торрес и по примеру Френсиса пощупал стенку котла.

- Опусти туда палец, - предложила ему королева.

- Ну нет! - сказал он.

- И ты прав! - согласилась она. - Если бы ты это сделал, у тебя стало бы сейчас одним пальцем меньше, чем было, когда ты родился. - Она подбросила в котел еще порошку. - Теперь глядите, и каждый увидит то, что суждено видеть только ему одному.

Так оно и произошло.

Леонсии дано было увидеть океан, разделивший ее и Френсиса. Генри увидел королеву и Френсиса, которых венчали таким странным образом, что он лишь под конец понял, какой это обряд. Сама же королева увидела себя в каком-то большом доме: она стоит на хорах и смотрит вниз на роскошную гостиную, в которой Френсис признал бы гостиную в доме своего отца. А подле себя королева увидела Френсиса, который обнимал ее за талию. Френсису же предстало видение, наполнившее тревогой его душу: лицо Леонсии, застывшее, как у мертвой, а во лбу, между глаз, торчит острый кинжал, воткнутый по самую рукоятку. Однако ни капли крови не вытекло из глубокой раны. У Торреса перед глазами мелькнуло то, что, как он понял, было началом его конца; он перекрестился и, единственный из всех, отпрянул на шаг, не желая смотреть дальше. А жрец Солнца увидел свой тайный грех: лицо и фигуру женщины, ради которой он нарушил обет богу Солнца, а затем лицо и фигуру девочки из Большого дома.

Когда видения потускнели и исчезли и все, точно сговорившись, отошли от котла, Леонсия, сверкая глазами, как тигрица, накинулась на королеву:

- Твое Зеркало Мира лжет! Лжет твое Зеркало Мира!

Френсис и Генри, все еще находившиеся под сильным впечатлением виденного, даже вздрогнули, пораженные вспышкой Леонсии. Но королева мягко возразила:

- Мое Зеркало Мира никогда не лжет. Я не знаю, что оно тебе показало. Но я знаю: то, что ты видела, - правда.

- Ты чудовище! - воскликнула Леонсия. - Мерзкая, лживая колдунья!

- Мы обе женщины, - с мягким укором возразила ей королева, - а поскольку мы женщины, то сами не знаем порой, что делаем и говорим. Пусть мужчины решат, кто я: лживая ведьма или женщина с женским любящим сердцем. А пока - уж раз мы обе женщины и, значит, существа слабые – будем великодушны друг к другу.

Теперь, жрец Солнца, поговорим о нашем решении. Как жрец бога Солнца, ты лучше, чем я, знаешь старинные наши обычаи и обряды. Ты лучше, чем я, знаешь все, что касается меня, и то, как я здесь очутилась. Ты знаешь, что всегда от матери к дочери и через мать и дочь наше племя передавало и сохраняло тайну этого дома, в котором обитала Та, Что Грезит. Настало время и нам подумать о будущих поколениях. К нам пришли чужеземцы, все они неженаты. Надо объявить день свадьбы, если мы хотим, чтобы у нашего племени в будущем тоже была Та, Что Грезит. Так должно быть – время пришло, потребность назрела и место предопределено. Я вопрошала видения, и они подсказали мне, как поступить. И вот каково мое решение: я выйду замуж за того из этих трех, кто был предназначен мне судьбой еще до основания мира. Да будет так: если ни один из них не женится на мне, то они все умрут и их еще теплую кровь ты принесешь в жертву на алтаре бога Солнца. Если же один из них женится на мне, то все останутся живы и время определит нашу дальнейшую судьбу.

Жрец Солнца, дрожа от гнева, попытался возразить, но она прервала его:

- Молчи, жрец! Ты только благодаря мне правишь этим народом. Стоит мне сказать слово и... ты сам знаешь, что тебя ждет. Это будет нелегкая смерть. - И она повернулась к трем мужчинам со словами: - Так кто же из вас женится на мне?

Они смущенно и растерянно посмотрели друг на друга, но ни один не произнес ни слова.

- Ведь я женщина! - подзадоривая их, сказала королева. - Так неужели ни один мужчина не пожелает меня? Разве я не молода? Разве я не красива? Неужели мужчины такие странные, что ни одному я не кажусь прекрасной и ни один не хочет заключить меня в объятия и поцеловать в губы, как добрый Френсис поцеловал мне руку?

Она посмотрела на Леонсию.

- Будь ты судьей! Ты женщина, которую любит много мужчин. Разве я не такая, как ты, и разве я тоже не могу быть любимой?

- Ты всегда будешь добрее к мужчинам, чем к женщинам, - отвечала ей Леонсия, и смысл ее слов, загадочный для всех троих мужчин, был вполне ясен для женского ума королевы. - Как женщина, - продолжала Леонсия, - ты на редкость хороша и обольстительна; на свете, конечно, найдется немало мужчин, которые все отдадут за право заключить тебя в свои объятия. Но предупреждаю тебя, королева: среди мужчин встречаются всякие.

Выслушав Леонсию и поразмыслив над ее словами, королева резко повернулась к жрецу.

- Ты все слышал, жрец. Сегодня я должна выйти замуж. Если ни один из чужеземцев на мне не женится, все трое будут принесены в жертву на твоем алтаре. И эта женщина тоже! Ей, видно, очень хочется опозорить меня и унизить. - Королева говорила это жрецу, но слова ее явно предназначались для всех. - Их здесь трое, и одному из них, еще задолго до рождения, суждено было стать моим мужем. Итак, жрец, вот что я тебе скажу: уведи пленников куда-нибудь в другое место, и пусть они решат между собой, кто из них женится на мне.

- Раз это было так давно предопределено, - вырвалось у Леонсии, - зачем же предоставлять решение случаю? Ты знаешь своего избранника! Зачем же действовать наугад? Назови его, королева, назови сейчас!

- Я уже сказала, как он будет избран! - возразила королева, рассеянно бросая щепотку порошка в золотой котел и так же рассеянно глядя в него. - А теперь ступайте, и да свершится неизбежный выбор! Нет, стойте! - вдруг закричала она, когда пленники уже выходили из комнаты. - Поди сюда, Френсис. Я вижу кое-что, касающееся тебя. Поди сюда и посмотри вместе со мной в Зеркало Мира.

Все остановились в ожидании, а Френсис, подойдя к котлу, нагнулся над ним вместе с королевой и стал смотреть на поверхность неизвестного жидкого металла. Он увидел себя в библиотеке своего нью-йоркского дома, а рядом с собой - Ту, Что Грезит, и он обнимал ее за талию. Она с любопытством разглядывала биржевой телеграф. Френсис стал объяснять ей, как он действует, но, взглянув мельком на ленту, увидел столь неприятные известия, что кинулся к телефону звонить своему маклеру, - и тут видение исчезло.

- Что вы там узрели? - спросила его Леонсия, когда они вышли.

И Френсис солгал. Ни словом не обмолвившись, что видел Ту, Что Грезит в библиотеке своего нью-йоркского дома, он ответил:

- Биржевой телеграф, который сообщал об огромном падении акций, грозящем вызвать панику на Уолл-стрите. Но откуда ей известно, что я имею какое-то отношение к Уолл-стриту и биржевым телеграфам?

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

- Кто-то должен жениться на этой сумасшедшей, - начала Леонсия, как только все четверо расположились на циновках в комнате, куда привел их жрец. - И этим геройским поступком он спасет всем нам жизнь и себе тоже. Сеньор Торрес, вам представляется возможность спасти всем нам жизнь, а заодно и себе.

- Брр! - содрогнулся Торрес. - Да я не женюсь на ней и за десять миллионов долларов. Она слишком умна. Она внушает мне ужас. Она - как бы это сказать? - она, говоря по-вашему, действует мне на нервы. Я ведь храбрый. Но при ней вся моя храбрость куда-то исчезает. От страха меня даже холодный пот прошиб. Нет, меньше чем за десять миллионов я и пытаться не стану побороть свой страх. Генри и Френсис храбрее меня. Пусть кто-нибудь из них и женится на ней.

- Но я помолвлен с Леонсией! - быстро возразил Генри. - Как же я могу жениться на королеве?

Взоры всех обратились к Френсису, однако Леонсия помешала ему ответить.

- Это несправедливо, - сказала она. - Ведь никто из вас не хочет на ней жениться! Поэтому единственный справедливый выход - тянуть жребий. - С этими словами она выдернула три соломинки из циновки, на которой сидела, и одну обломила. - Тот, кто вытянет короткую соломинку, будет жертвой. Сеньор Торрес, тащите первым.

- И первый, кто вытянет коротенькую, - пожалуйте под венец, - усмехнулся Генри.

Весь дрожа, Торрес перекрестился и потянул. Соломинка оказалась явно длинной, он даже закружился по комнате и пропел:

Не пойду я под венец,

Вот какой я молодец...

Затем жребий тянул Френсис, - и на его долю тоже досталась длинная соломинка. Таким образом, для Генри уже не было выбора. Роковая соломинка, оставшаяся в руке Леонсии, решала его участь. Он посмотрел на Леонсию, и на лице его отразились все муки ада. Она заметила его взгляд и почувствовала безмерную жалость к нему, а это, в свою очередь, заметил Френсис и принял быстрое решение. Есть выход. И все сразу станет просто. Как ни велика его любовь к Леонсии, а преданность Генри - еще больше. Нечего колебаться. Френсис весело хлопнул Генри по плечу и воскликнул:

- Итак, перед вами ничем не связанный холостяк, который не боится брачных уз. Я женюсь на ней.

Генри вздохнул с таким облегчением, как если бы его спасли от неминуемой смерти. Он схватил руку Френсиса, и они обменялись крепким рукопожатием, глядя прямо друг другу в глаза, как могут смотреть только честные, порядочные люди. И ни один из них не заметил, какое смятение отразилось на лице Леонсии при столь неожиданной развязке. Та, Что Грезит говорила правду: Леонсия была несправедлива как женщина, - она любила двух мужчин и тем лишала Ту, Что Грезит ее законной доли счастья.

Дальнейшему обсуждению этой темы положило конец появление девочки из Большого дома, которая вместе с женщинами принесла пленникам обед. Зоркий взгляд Торреса сразу приметил на шее у девочки ожерелье из драгоценных камней: это были рубины, и притом великолепные.

- Та, Что Грезит подарила мне это, - сказала девочка, радуясь, что чужеземцам нравится ее новое украшение.

- А у нее есть еще такие камни? - спросил Торрес.

- Конечно! - был ответ. - Она только что показывала мне целый сундук, полный таких камней. У нее там есть всякие, есть даже гораздо больше этих, только те не нанизаны. Они лежат там грудой, как кукурузные зерна.

Пока все ели и беседовали, Торрес нервно курил, потом встал и заявил, что есть он не хочет, - ему нездоровится.

- Вот что, - внушительным тоном начал он. - Я говорю по-испански лучше вас обоих, Морганы. Кроме того, я уверен, что куда лучше вас знаю характер испанских женщин. И, чтобы доказать вам свое дружеское расположение, я сейчас пойду к этой даме и попытаюсь убедить ее отказаться от брака.

Один из копьеносцев преградил Торресу путь и пошел доложить о нем, но вскоре вернулся и жестом пригласил его войти. Королева, полулежа на диване, милостиво кивнула Торресу и разрешила приблизиться к ней.

- Ты ничего не ел? - заботливо спросила она его; и когда Торрес заявил, что у него нет аппетита, предложила: - А не хочешь ли выпить?

Глаза Торреса загорелись. Он почувствовал, что ему необходимо подкрепиться: за последние дни он пережил столько треволнений, а тут еще предстоит новая авантюра, в которой он решил любой ценой добиться успеха. Королева хлопнула в ладоши и отдала распоряжение служанке, явившейся на ее зов. И тотчас же слуга внес и откупорил небольшой деревянный бочонок.

- Это очень старое вино, оно хранится уже не один век, - сказала королева. - Да, впрочем, тебе, да Васко, это должно быть известно: ведь ты сам привез его сюда четыре столетия назад.

Относительно того, что бочонок старинный, не могло быть никаких сомнений, и Торрес почувствовал, как от мучительной жажды у него сразу пересохло в горле: подумать только, целых двенадцать поколений родилось и умерло с тех пор, как этот бочонок пересек Атлантический океан. Прислужница налила большой кубок, и Торрес, осушив его, был поражен мягкостью напитка. Но очень скоро все его тело и мозг ощутили колдовскую силу четырехсотлетнего вина.

Королева предложила ему присесть на край лодка у ее ног - так ей было удобнее наблюдать за ним - и спросила:

- Ты пришел ко мне без зова. Ты что-то хочешь мне сказать или о чем-то спросить?

- Я тот, на кого пал выбор, - ответил он, подкручивая ус и стараясь принять возможно более бравый вид, какой и подобает настоящему мужчине, пустившемуся в любовную авантюру.

- Странно, - сказала она. - Я не тебя видела в Зеркале Мира. Тут... какая-то ошибка, наверное?

- Совершенно верно, ошибка, - охотно согласился он, поняв, что ее не обманешь. - Это все вино наделало. В нем какая-то колдовская сила, которая заставляет меня открыть тебе свое сердце, - ведь я так жажду тебя!

Улыбнувшись одними глазами, она снова позвала прислужницу и велела снова наполнить его глиняный кубок.

- Теперь, наверно, будет вторая ошибка, а? - поддразнивая его, заметила она, когда он осушил кубок.

- О нет, королева! - отвечал Торрес. - Теперь в голове у меня полная ясность. И я могу справиться со своим сердцем. Выбор пал на Френсиса Моргана - того, кто целовал тебе руку; он и будет твоим мужем.

- Это правда, - торжественно сказала она. - Именно его лицо я видела в Зеркале Мира и сразу поняла, что он предназначен мне.

Поощренный ее словами, Торрес продолжал:

- Я его друг, самый лучший друг. Ты, которая знаешь все, несомненно, знаешь и то, что за невестой обычно дают приданое. И вот он послал меня, своего лучшего друга, чтобы выяснить, какое приданое у его невесты, и осмотреть его. Тебе должно быть известно, что он один из богатейших людей у себя в стране, где много богатых.

Королева так стремительно вскочила с ложа, что Торрес весь съежился от страха, ожидая удара ножом между лопаток. Однако королева быстро прошла, или, вернее, скользнула к двери, ведущей во внутренние покои.

- Пройди сюда! - повелительно сказала она.

Перешагнув через порог, Торрес сразу понял, что это ее спальня. Но где уж: тут было рассматривать комнату, когда королева сразу подняла крышку тяжелого, окованного медью сундука и жестом подозвала Торреса. Он подошел и увидел нечто такое, от чего кто угодно мог остолбенеть. Да, девочка сказала правду! Сундук был доверху полон бессчетным множеством драгоценных камней - бриллиантов, рубинов, изумрудов, сапфиров, самых редких, самой чистой воды и самых крупных, которые лежали грудой, точно кукурузные зерна.

- Погрузи в них руки до самых плеч, - сказала королева, - и убедись, что это не стекляшки, не плод фантазии и не обманчивый сон, а настоящие драгоценные камни. И тогда ты сумеешь дать точный отчет своему богатому другу, который должен жениться на мне.

И Торрес, чей мозг был воспламенен старым вином, сделал, как ему было сказано.

- Неужели эти стекляшки такое для тебя диво? - подтрунивая над ним, спросила королева. - Ты так на них смотришь, будто перед тобой чудеса несказанные.

- Мне никогда и не снилось, что где-либо на свете может существовать такое сокровище, - пробормотал он, совсем одурев.

- Им нет цены?

- Да, им нет цены.

- Они дороже доблести, любви и чести?

- Они дороже всего. Они могут свести с ума.

- И на них можно купить настоящую любовь женщины или мужчины?

- На них можно купить весь мир!

- Ну, что ты! - сказала королева. - Вот ты мужчина, ты держал женщин в своих объятиях. Так неужели за эти камешки можно купить женщину?

- От сотворения мира женщин покупали и продавали за них. И ради них женщины сами продавали себя.

- А могут они купить мне сердце твоего доброго друга Френсиса?

Только сейчас Торрес впервые посмотрел на нее, кивнул и что-то пробормотал; от выпитого вина и созерцания такого множества драгоценностей глаза его блуждали и дико горели.

- Ты думаешь, твой славный друг Френсис будет так же, как и ты, высоко ценить их?

Торрес молча кивнул.

- И все люди так высоко их ценят? Торрес снова многозначительно кивнул.

Королева рассмеялась серебристым смехом, в котором звучало презрение. Она нагнулась и наудачу захватила пригоршню дивных камней, которым цены не было.

- Пойдем, - приказала она. - Я покажу тебе, как я ими дорожу.

Она провела его через комнату и вышла вместе с ним на галерею, сооруженную над самой водой. Галерея эта опоясывала дом с трех сторон, тогда как четвертая стена его примыкала к скале. У подножия скалы бурлил водоворот, - Торрес подумал, что здесь, видно, и находится то отверстие, через которое вода вытекает из озера, как это и подозревали Морганы.

А королева, поддразнивая его своим серебристым смехом, разжала руку и швырнула бесценные камни в самую воронку водоворота.

- Вот как я ими дорожу! - сказала она.

Торрес был потрясен, он разом протрезвел при виде такого расточительства.

- И они уже никогда не вернутся ко мне! - со смехом продолжала она. - Оттуда ничто не возвращается! Гляди!

И она бросила в воду букетик цветов, который стремительно завертелся, словно двигаясь по спирали, и исчез втянутый водоворотом.

- Если ничто оттуда не возвращается, то куда же все исчезает? - хриплым голосом спросил Торрес.

Королева пожала плечами, но Торрес понял, что ей известна тайна вод.

- Не один человек ушел этим путем, - задумчиво сказала она. - И ни один из них не вернулся. Моя мать тоже ушла этой дорогой - ее бросили в водоворот, когда она умерла. Я была тогда еще совсем ребенком. – Вдруг она словно очнулась. - А теперь, человек в шлеме, уходи! И доложи обо всем твоему господину, я хочу сказать, твоему другу. Расскажи ему, какое у меня приданое. И если он хоть наполовину одержим такой же безумной страстью к этим камешкам, как ты, то руки его очень скоро обовьются вокруг меня. А я останусь здесь и помечтаю, пока он придет. Я могу без конца любоваться игрою вод.

Получив приказание удалиться, Торрес прошел в спальню, но тут же на цыпочках вернулся к двери, чтобы посмотреть, что делает королева. Она опустилась на пол галереи и, подперев голову рукой, пристально глядела на водоворот. Тогда Торрес бросился к сундуку, поднял крышку, схватил полную пригоршню камней и высыпал их в карман. Но прежде чем он успел снова запустить руку в сундук, за спиной его раздался язвительный смех королевы.

Страх и ярость до такой степени овладели им, что он ринулся на нее; она выскочила на галерею - он за ней, но в ту минуту, когда, казалось, он готов был схватить ее, она вдруг вытащила кинжал и занесла над ним.

- Вор, - спокойно сказала она. - Бессовестный вор. А участь всех воров в нашей долине - смерть. Я сейчас позову моих копьеносцев и велю бросить тебя в пучину.

Такой неожиданный поворот событий заставил Торреса призвать на помощь всю свою изворотливость. Взглянув на пенящуюся воду, в которую грозила бросить его королева, он вскрикнул, точно увидел там что-то ужасное, упал на одно колено и закрыл руками искаженное притворным страхом лицо. Королева повернула голову и посмотрела в направлении его взгляда. Это как раз и нужно было Торресу. Он, точно тигр, прыгнул на нее, схватил за руки и вырвал кинжал.

Он отер с лица пот и прерывисто дышал, еще не сумев полностью овладеть собой. А королева с любопытством, но без всякого страха смотрела на него.

- Ты исчадие ада, - злобно прошипел он, все еще трясясь от ярости, - ведьма, промышляющая силами тьмы и всякой чертовщиной! Однако ты женщина, рожденная женщиной, и потому смертна. Ты такая же слабая, как все смертные и все женщины, а потому я предоставляю тебе право выбора: либо ты будешь брошена в водоворот и погибнешь, либо...

- Либо что? - переспросила она.

- Либо... - Он помолчал, облизал пересохшие губы и выпалил: - Нет! Клянусь божьей матерью, я не боюсь! Либо ты выйдешь за меня замуж сегодня же! Выбирай!

- Ты хочешь жениться на мне ради меня самой или ради сокровищ?

- Ради сокровищ, - нагло признался он.

- Но в Книге Жизни написано, что я выйду замуж за Френсиса, - возразила она.

- Ну так что же: мы перепишем эту страницу в Книге Жизни!

- Как будто это можно сделать! - рассмеялась она.

- Тогда я докажу, что ты смертная, и брошу тебя в этот водоворот, как ты бросила цветы.

В эту минуту Торрес был положительно неустрашим - неустрашим оттого, что старое крепкое вино горячило его кровь и мозг, а еще оттого, что он был хозяином положения. К тому же, как истый латиноамериканец, он не мог не наслаждаться такой сценой, где у него была возможность покрасоваться и дать волю своему красноречию.

Внезапно он вздрогнул, услышав легкий свист королевы, - так латиноамериканцы обычно зовут слуг. Он подозрительно покосился на королеву, потом посмотрел на дверь в спальню и снова перевел взгляд на нее.

На пороге, словно призрак, - Торрес смутно видел его краешком глаза - появился огромный белый пес. В страхе Торрес невольно попятился. Но нога его не нашла точки опоры, и, не удержавшись, он полетел вниз головой в пучину. Торрес отчаянно закричал и уже из воды увидел, что пес прыгнул вслед за ним.

Хотя Торрес и был хорошим пловцом, он почувствовал себя в водовороте беспомощнее соломинки и. Та, Что Грезит, перегнувшись через перила галереи и, точно зачарованная, глядя вниз, увидела, как Торреса, а затем и собаку втянуло в водоворот, из которого нет возврата.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Долго еще Та, Что Грезит смотрела на бурлящую воду. Затем произнесла со вздохом: "Бедный мой пес!" - и выпрямилась. Гибель Торреса нимало не тронула ее. Она с детства привыкла распоряжаться жизнью и смертью своего полудикого вырождающегося народа, и человеческая жизнь не представлялась ей чем-то священным. Если жизнь у человека складывалась хорошо и красиво, то, конечно, надо дать ему возможность ее прожить. Но если он вел дурную, безнравственную жизнь и был опасен для других, - такого человека не жаль: пусть умирает, а то можно его и прикончить. Таким образом, смерть Торреса была для нее лишь эпизодом - неприятным, но быстро промелькнувшим. Жаль только было собаку.

Она вернулась к себе в спальню и громко хлопнула в ладоши, вызывая прислужницу, при этом она не преминула удостовериться, что крышка сундука с драгоценностями все еще открыта. Отдав прислужнице распоряжение, она вернулась на галерею, откуда могла незаметно наблюдать за тем, что происходит в комнате.

Через несколько минут прислужница ввела в комнату Френсиса и оставила его одного. Молодой человек был невесел. Как ни благородно было его отречение от Леонсии, оно не принесло ему особой радости. Не радовала его и мысль о предстоящем браке со странной женщиной, которая правила Затерянными Душами и жила в этом таинственном бунгало на берегу озера. Правда, в нем она не вызывала - как в Торресе - ни страха, ни враждебности, скорее наоборот: Френсис испытывал к ней жалость. Его невольно трогало трагическое положение этой красавицы в расцвете сил, которая так отчаянно, несмотря на свой властный, гордый характер, искала любви и спутника в жизни.

С первого же взгляда Френсис понял, где он находится, и невольно подумал: не считает ли его королева уже своим мужем - без лишних разговоров, без его согласия, без всяких церемоний? Поглощенный своими невеселыми думами, он не обратил никакого внимания на сундук. Наблюдавшая за ним королева видела, что он стоит посреди комнаты, явно поджидая ее; постояв так несколько минут, он подошел к сундуку, захватил пригоршню драгоценных камней и по камешку - один за другим - бросил их обратно, точно это были простые стекляшки; потом повернулся и, подойдя к ее ложу, принялся разглядывать устилавшие его леопардовые шкуры; затем присел, одинаково равнодушный и к ложу и к сокровищам. Все это вызвало такой восторг в королеве, что она уже дольше не могла оставаться сторонней наблюдательницей. Войдя в комнату, она сказала со смехом:

- Что, сеньор Торрес очень любил лгать?

- Любил? - переспросил Френсис, чтобы сказать что-нибудь, и поднялся ей навстречу.

- Да, теперь уже он ничего не любит. Тебе непонятны мои слова? Его нет, - пояснила она. - Нет нигде. - И добавила, заметив, что Френсиса заинтересовало это известие: - Он исчез - и это очень хорошо: теперь он уже никогда не вернется. Но он любил лгать, да?

- Несомненно, - ответил Френсис. - Он отчаянный лжец.

Он не мог не заметить, как изменилось ее лицо, когда он так охотно признал лживость Торреса.

- А что он тебе говорил? - спросил Френсис.

- Что его выбрали жениться на мне.

- Лжец, - сухо заметил Френсис.

- Потом он сказал, что тебя выбрали мне в мужья. И это тоже была ложь, - закончила она совсем упавшим голосом.

Френсис отрицательно покачал головой.

Крик радости, невольно вырвавшийся у королевы, тронул сердце Френсиса и породил в нем такую нежность и жалость, что у него даже мелькнуло желание обнять ее и утешить. Она ждала, чтобы он заговорил.

- Я тот, кто женится на тебе, - твердым голосом сказал он. - Ты прекрасна. Когда же наша свадьба?

По лицу ее разлилась такая неуемная радость, что он поклялся, если это будет от него зависеть, никогда не омрачать печалью ее лица. Хотя она и повелительница Затерянных Душ и обладает несказанными сокровищами и сверхъестественной способностью прозревать будущее, для него она просто одинокая, наивная женщина, с сердцем, исполненным любви, но совершенно в ней не искушенным.

- Я расскажу тебе, что еще говорил этот пес Торрес, - радостно начала она. - Он сказал мне, что ты богат и что, прежде чем жениться на мне, ты хочешь знать, какое у меня приданое. Он сказал, что ты послал его посмотреть на мои богатства. Я знаю, что это ложь. Ты ведь женишься на мне не ради этого! - И она презрительно указала на сундук с драгоценностями.

Френсис негодующе покачал головой.

- Тебе нужна я сама, а не это, - победоносно заключила она.

- Да, ты сама, - не мог не солгать Френсис.

И тут он увидел нечто, глубоко его удивившее. Королева - эта деспотичнейшая из правительниц, которая властвовала над судьбами своих подданных, которая распорядилась жизнью Торреса и сочла достаточным лишь вскользь упомянуть об этом, которая избрала себе супруга, даже не спросив его согласия, - эта самая королева вдруг покраснела. По шее, заливая алой волной щеки, лоб и уши, поднялась краска девичьей стыдливости. Смятение королевы передалось и Френсису. Он не знал, что делать: кровь бросилась ему в лицо, окрасив ярким румянцем загорелую кожу. Никогда еще, подумал он, за всю историю рода человеческого не возникало между мужчиной и женщиной более странных отношений. Они оба были до такой степени смущены, что даже ради спасения своей жизни Френсис не мог бы ничего придумать, чтобы разрядить напряжение. И королева вынуждена была заговорить первой.

- А теперь, - сказала она, краснея еще больше, - ты должен проявитьсвою любовь ко мне.

Френсис попытался заговорить, но губы у него так пересохли, что он лишь облизнул их и промычал что-то нечленораздельное.

- Меня никто никогда не любил, - храбро продолжала королева. – Мой народ не умеет любить. Это не люди, а животные, они не способны ни мыслить, ни рассуждать! Но мы с тобой - мы настоящие мужчина и женщина! А на свете есть и ласка и нежность - это я узнала из своего Зеркала Мира. Но я неопытна. Я не знаю, как это делается. Ты же - ты пришел из большого мира, и ты, конечно, знаешь, что такое любовь. Я жду. Люби же меня!

Она опустилась на ложе, посадила рядом Френсиса и, верная своему слову, стала ждать. А Френсиса, которому надо было любить по приказу, точно всего сковало: он чувствовал, что не в состоянии пошевельнуться.

- Разве я не красива? - спросила после паузы королева. - Неужели ты не жаждешь обнять меня так, как я жажду очутиться в твоих объятиях? Губы мужчины никогда еще не касались моих губ. Каким бывает этот поцелуй - поцелуй в губы? Когда ты коснулся губами моей руки, я ощутила блаженство. Ты поцеловал тогда не только мою руку, но и душу. Мне казалось, что мое сердце бьется в твоих руках. Разве ты этого не чувствовал?

- Ну вот, - сказала она через полчаса; они сидели на ложе, держась за руки, - я рассказала тебе то немногое, что я знаю о себе. А знаю я о своем прошлом только со слов других. Настоящее я вижу ясно в моем Зеркале Мира. Будущее я тоже могу видеть, но смутно, да и не все я понимаю из того, что вижу. Я родилась здесь, как и моя мать и моя бабка. В жизни каждой королевы рано или поздно появлялся возлюбленный. Порой они приходили сюда - так же, как ты. Мать рассказывала мне, что ее мать ушла из долины в поисках возлюбленного и пропадала долго - многие годы. Так же поступила и моя мать. Я знаю потайной ход, где давно умершие конкистадоры охраняют тайны майя и где стоит сам да Васко, шлем которого этот пес Торрес имел дерзость украсть и выдать за свой собственный. Если бы ты не явился, я тоже вынуждена была бы отправиться разыскивать тебя, ибо ты мой суженый и предназначен мне судьбой.

Вошла прислужница, за которой следовал копьеносец; Френсис с трудом уловил, о чем они говорили на своем занятном староиспанском языке. Сердясь и в то же время радуясь, королева вкратце передала ему содержание их разговора:

- Мы должны сейчас же идти в Большой дом. Там будет свадебная церемония. Жрец Солнца упрямится, не знаю почему, - быть может, оттого, что ему не дали пролить вашу кровь на алтаре. Он очень кровожаден. Хоть он и жрец Солнца, но разумом большим не обладает. Мне донесли, что он пытается восстановить народ против нашего брака. Жалкий пес! - Она сжала руки, лицо ее приняло решительное выражение, а глаза засверкали царственным гневом. - Я заставлю его поженить нас по старинному обычаю – перед Большим домом, у алтаря бога Солнца!

- Послушай, Френсис, еще не поздно переменить решение, обратился к нему Генри. - Право, это несправедливо! Ведь я же вытянул коротенькую соломинку! Верно, Леонсия?

Леонсия не могла произнести ни слова. Они стояли все вместе у алтаря, а за ними толпились Затерянные Души. В Большом доме заперлись королева и жрец Солнца.

- Но вам ведь не хотелось бы, чтобы Генри женился на ней, не так ли, Леонсия? - спросил Френсис.

- Как не хотелось бы, чтоб женились и вы, - возразила Леонсия. - Одного только Торреса я с радостью отдала бы ей в мужья. Она мне не нравится. Я не желала бы никому из моих друзей стать ее мужем.

- Да вы, кажется, ревнуете, - заметил Генри. - А Френсис, по-моему, не так уже подавлен своей участью.

- Но она же не какое-то чудовище, - сказал Френсис. - И я готов с достоинством - и даже без особого огорчения - встретить свою судьбу. А кроме того, должен тебе сказать. Генри, раз уж ты завел об этом речь, что она не вышла бы за тебя замуж, как бы ты ни просил.

- Ну, не знаю... - начал было Генри.

- В таком случае спроси у нее сам. Вот она идет. Посмотри, какие у нее стали глаза. Сразу видно: быть беде. А жрец мрачен, как туча. Сделай ей предложение, и ты увидишь, как она его примет, пока я здесь.

Генри упрямо кивнул.

- Хорошо... я это сделаю, но не для того, чтобы показать тебе, какой я покоритель женских сердец, а ради справедливости. Я нечестно вел себя, приняв твою жертву, теперь я хочу быть честным.

И прежде чем они успели ему пометать, он растолкал толпу, подошел к королеве и, оттеснив в сторону жреца, принялся ей что-то с жаром говорить, а королева слушала и смеялась. Но смех ее предназначался не для Генри: она с победоносным видом смеялась над Леонсией.

Не так уж много времени потребовалось королеве на то, чтобы отказать Генри, после чего она подошла к Леонсии и Френсису; жрец следовал за нею по пятам, за ним - Генри, тщетно старавшийся скрыть радость, которую вызвал в нем этот отказ.

- Нет, ты только подумай! - воскликнула королева, обращаясь прямо к Леонсии. - Добрый Генри только что сделал мне предложение. Это уже четвертое за сегодняшний день. Значит, меня тоже любят! Ты когда-нибудьслышала, чтобы четверо мужчин признались женщине в любви в день ее свадьбы?

- Как четверо? - удивился Френсис.

Королева с неясностью посмотрела на него.

- Ты сам и Генри, которому я только что отказала.

А до вас - этот наглец Торрес. И только сейчас, в Большом доме, - вот этот жрец. - В глазах ее вспыхнул гнев, щеки зарделись румянцем. – Этот жрец Солнца, давно уже изменивший своим обетам, этот полумужчина, захотел, чтобы я вышла за него замуж! Собака! Тварь! И под конец этот дерзкий заявил, что я не выйду замуж за Френсиса! Пойдемте! Я сейчас проучу его.

Она кивнула своим телохранителям, приказывая им окружить ее и чужеземцев, а двум копьеносцам велела стать позади жреца. Увидев это, толпа зароптала.

- Приступай, жрец! - резко повелела королева. - Не то мои люди убьют тебя.

Жрец круто повернулся, видимо, собираясь воззвать к народу, но при виде приставленных к его груди копий прикусил язык и покорился. Он подвел к алтарю Френсиса и королеву, поставил их к себе лицом, сам поднялся на возвышение у алтаря и, глядя на жениха с невестой и на толпившийся позади них народ, сказал:

- Я жрец Солнца. Мои обеты священны. И как жрец, давший обет, я должен обвенчать эту женщину Ту, Что Грезит - с этим пришельцем, с этим чужеземцем, вместо того чтобы пролить его кровь на нашем алтаре. Мои обеты священны. Я не могу изменить им. Я отказываюсь соединить эту женщину с этим мужчиной. От имени бога Солнца я отказываюсь совершить обряд...

- Тогда ты умрешь, жрец, и немедленно! - злобно прошипела королева и кивком головы велела ближайшим копьеносцам приставить к нему копья, а остальным - направить их против зароптавших, готовых выйти из повиновения Затерянных Душ.

Наступила томительная пауза. И длилась она почти целую минуту. Никто не произнес ни слова, никто не шелохнулся. Все стояли, точно окаменев, и смотрели на жреца, в чью грудь были нацелены копья.

Тот, чья кровь и чья жизнь были поставлены на карту, первым нарушил тишину: он сдался. Спокойно повернувшись спиной к угрожавшим ему копьям, он опустился на колени и на старинном испанском языке вознес богу Солнца молитву о плодородии. Затем он повернулся к королеве и Френсису и жестом заставил их склониться в земном поклоне и чуть что не опуститься на колени перед ним. Когда пальцы старика коснулись их соединенных рук, лицо его искривилось в непроизвольной гримасе.

По мановению жреца жених и невеста поднялись с колен, жрец разломил пополам кукурузную лепешку и протянул каждому по половинке.

- Причастие, - шепнул Генри Леонсии, в то время как Френсис и королева откусили каждый от своей половины.

- Римско-католический обряд, который, должно быть, завез сюда да Васко, и здесь он уже постепенно превратился в свадебный, - шепнула ему в ответ Леонсия. Сознание, что она навсегда теряет Френсиса, было ей бесконечно мучительно, и она едва владела собой: губы ее сжались и побелели, а ногтями она до боли впилась себе в ладони.

Жрец взял с алтаря миниатюрный кинжал и миниатюрную золотую чашу и вручил их королеве. Та сказала что-то Френсису, он закатал рукав и, оголив левую руку, подставил ей. Королева же приготовилась сделать надрез на его коже, как вдруг остановилась, подумала - и вместо того, чтобы сделать это, осторожно лизнула кинжал кончиком языка.

И тут ею овладела ярость. Попробовав лезвие на вкус, она отшвырнула от себя кинжал, готовая кинуться на жреца и приказать своим копьеносцам убить его, - она вся дрожала, тщетно пытаясь совладеть с собой. Проверив, куда упал кинжал, и убедившись, что его отравленное острие никого не задело и никому не причинило вреда, она вытащила из-под складок платья на груди другой миниатюрный кинжал. Его она тоже сначала лизнула языком и лишь после этого сделала надрез на руке Френсиса и собрала в золотую чашу несколько капелек его крови. Френсис проделал то же самое с ее рукой, а затем жрец под гневным взглядом королевы взял чашу с этой смешанной кровью и, пролив ее на алтарь, совершил обряд жертвоприношения.

Наступила пауза. Королева стояла сердитая и хмурая.

- Если чья-то кровь должна быть сегодня пролита на алтаре бога Солнца... - угрожающе начала она.

И жрец, словно вспомнив про свою неприятную обязанность, повернулся к народу и торжественно объявил, что отныне Френсис и королева - муж и жена. Королева повернулась к Френсису с сияющим лицом, всем видом своим призывая его заключить ее в объятия. Он обнял ее и поцеловал, а Леонсия, увидев это, охнула и оперлась на руку Генри, чтобы не упасть. Однако от Френсиса не укрылась ее минутная слабость, - он заметил это и понял причину, хотя через минуту, когда раскрасневшаяся королева бросила ликующий взгляд на свою соперницу, Леонсия уже являла собой олицетворение горделивого безразличия.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Две мысли промелькнули в уме Торреса, когда он почувствовал, что водоворот засасывает его. Первая была об огромной белой собаке, прыгнувшей вслед за ним. А вторая - о том, что Зеркало Мира солгало. Торрес не сомневался, что ему пришел конец, однако то немногое, что он краешком глаза увидел в Зеркале Мира, менее всего было похоже на смерть в водной пучине.

Он был прекрасный пловец, а потому, чувствуя, что вода стремительно засасывает его и увлекает в глубину, страшился лишь одного: как бы не размозжить себе голову о каменные стены или своды подземного туннеля, по которому его несло течение. Но судьбе было угодно, чтобы он ни разу даже не коснулся их. Порой только он чувствовал, как течением его выталкивает вверх: значит, рядом стена или выступ; тогда он нырял, весь съежившись, точно морская черепаха, которая втягивает голову при появлении акул.

Но проходила минута - Торрес определял это по тому, сколько времени он удерживал дыхание, - и он снова замечал, что течение слабеет. Тогда он высовывал голову и наполнял легкие прохладным воздухом. Он переставал плыть, а лишь старался держаться на поверхности и раздумывал о том, что же произошло с собакой и какие новые треволнения готовит ему это путешествие по подземной реке.

Вскоре Торрес увидел впереди свет - тусклый, но, несомненно, дневной свет. Мало-помалу становилось все светлее. Торрес обернулся и увидел то, что заставило его поплыть изо всех сил. А увидел он собаку, которая плыла, высоко задрав морду и оскалив свои страшные зубы. В том месте, где откуда-то сверху падал свет, Торрес заметил выступ скалы и вскарабкался на него. Прежде всего он сунул руку в карман, чтобы проверить, уцелели ли драгоценности, которые он украл у королевы. Но звонкий лай, точно раскаты грома прокатившийся по подземелью, напомнил Торресу о могучих клыках его преследователя, и вместо камней он поспешил вытащить кинжал королевы.

И снова Торреса одолели сомнения. Убить ли этого страшного пса, пока он еще в воде, или вскарабкаться наверх, туда, откуда падает свет, в надежде, что поток пронесет собаку мимо? Он остановился на втором решении и поспешно стал карабкаться вверх по узкому выступу. Но собака выскочила из воды и помчалась вслед за ним со всей скоростью, на какую только способно четвероногое, так что быстро нагнала его. Торрес повернулся на крошечной площадке, где с трудом умещались его ноги, изогнулся и занес кинжал, готовясь вонзить его в собаку, если она прыгнет на него.

Но собака не прыгнула. Широко раскрыв пасть, точно осклабившись, она присела на задние лапы и протянула ему переднюю, как бы здороваясь. Торрес взял эту лапу и потряс ее, - он едва не лишился чувств от облегчения. Рассмеявшись нервным истерическим смехом, он продолжал трясти эту лапу, а собака, высунув язык, глядела на него своими добрыми глазами и беззвучно смеялась.

Продвигаясь дальше вдоль уступа в сопровождении собаки, которая с довольным видом следовала за ним по пятам и время от времени обнюхивала его икры, Торрес вскоре обнаружил, что узкая дорожка над рекой, взобравшись немного вверх, снова спускается к воде. И тут Торрес сделал два открытия: первое заставило его вздрогнуть и остановиться, а от второго сердце его забилось надеждой. Первым - была подземная река. Она с наскоку налетала на каменную стену и в хаосе кипящих волн и пены устремлялась куда-то под нее, - яростные всплески воды, высоко взметавшейся вверх, указывали на стремительную быстроту течения. Вторым - было отверстие в стене, сквозь которое струился дневной свет. Отверстие, футов пятнадцати в диаметре, было сплошь затянуто паутиной, куда более чудовищной, чем мог измыслить мозг самого безумного из безумцев. Еще более зловещими казались кости, валявшиеся кругом. Паутина была точно соткана из серебряных нитей толщиной с карандаш. Торрес вздрогнул, коснувшись одной из них. Нить прилипла к его пальцам, словно клей, и лишь с большим усилием, сотрясая всю паутину, ему удалось высвободить руку. Он попытался вытереть приставшую к коже липкую массу о свою одежду и о шерсть собаки.

Две нижние нити огромной паутины достаточно далеко отстояли друг от друга, так что между ними можно было пролезть и выбраться на белый свет; но прежде чем сунуться туда самому, осторожный Торрес решил пропихнуть вперед собаку. Белый волкодав пополз и вскоре скрылся из виду, и Торрес уже собирался последовать за ним, как вдруг собака вернулась. Она мчалась с такой быстротой и была чем-то так напугана, что наскочила на него и оба упали. Но человеку удалось спастись, уцепившись руками за камни, а его четвероногий спутник кубарем покатился вниз, прямо в бурную стремнину. Торрес попробовал спасти пса, но его уже затянуло под скалу.

Долго колебался Торрес. Страшно было подумать о том, чтобы снова броситься в подземную реку. А наверху, казалось, был открытый путь к дневному свету - и все в Торресе устремилось к этому свету, как пчела или цветок стремятся к солнцу. Но что же такое увидела там собака, что заставило ее так поспешно броситься назад? Погруженный в размышления, Торрес сразу не заметил, что его рука покоится на чем-то круглом. Он поднял этот предмет и увидел безглазый, безносый человеческий череп. Тут испуганному взгляду Торреса предстало пространство, устланное, точно ковром, человеческими костями, - он явственно различил ребра, позвонки и бедерные кости, составлявшие когда-то скелеты погибших здесь людей. Это зрелище склонило его в пользу прыжка в реку. Но, взглянув, как она, ярясь и пенясь, устремляется в отверстие под скалой, он отшатнулся.

Вытащив кинжал королевы, Торрес с величайшей осторожностью прополз между двумя нижними нитями паутины, увидел то, что увидела собака, и в такой панике отскочил назад, что тоже упал в воду и, едва успев наполнить легкие воздухом, был втянут водоворотом в кромешную тьму под скалой.

Тем временем в доме королевы на берегу озера с не меньшей быстротой развивались не менее значительные события. Гости и новобрачные только что вернулись после брачной церемонии, состоявшейся у Большого дома, и рассаживались за столом, на котором, если можно так выразиться, был сервирован свадебный завтрак, как вдруг сквозь щель в бамбуковой стене влетела стрела и, просвистев между королевой и Френсисом, с такой силой вонзилась в противоположную стену, что оперенный конец ее нее еще продолжал дрожать. Генри и Френсис подбежали к окнам, выходившим на узенький мостик, и увидели, что положение создалось опасное. На глазах у них копьеносец королевы, охранявший подступ к мосту, бросился бежать к дому и на середине моста упал в воду, подбитый стрелой, которая продолжала дрожать у него в спине, - совсем как та, что ударилась в стену комнаты. За мостом, на берегу, толпилось все мужское население Долины Затерянных Душ во главе с жрецом, осыпая дом стрелами с перистыми концами. Позади стояли женщины и дети.

Один из копьеносцев королевы, шатаясь, вбежал в комнату; он остановился, широко расставив ноги, чтобы не упасть, глаза его вылезали из орбит, а губы беззвучно шевелились, - он тщетно силился что-то сказать, ноги его подкосились, и он упал ничком: в спине его, как иглы дикобраза, торчали стрелы. Генри подскочил к двери, выходившей на мост, и, стреляя из пистолета, расчистил выход от наступавших Затерянных Душ, которые могли продвигаться по узкому мостику только гуськом и теперь падали один за другим, подкошенные огнем его пистолета.

Осада легкого строения длилась недолго. Хотя Френсис под прикрытием пистолета-автомата Генри и сумел уничтожить мост, осажденные были бессильны потушить огонь на крыше, загоревшейся в двадцати местах от горящих стрел, которые выпустили нападающие по команде жреца.

- Есть только один путь к спасению, - задыхаясь, произнесла королева; она стояла на галерее, нависшей над озером, и, сжав руку Френсиса, казалось, готова была броситься в его объятия и искать у него защиты. - И он выведет нас в широкий мир. - Она указала на воронку водоворота. – Никто никогда не возвращался оттуда. В моем Зеркале Мира я видела, как мертвецы плыли этим путем и вода выносила их на поверхность в широкий мир. Если не считать Торреса, я ни разу не видела, чтоб туда попал живой человек. То были только мертвецы. И они никогда не возвращались. Впрочем, Торрес тоже не вернулся.

Все смотрели друг на друга в ужасе от того, что им предстоит.

- А другой дороги нет? - спросил Генри, привлекая к себе Леонсию.

Королева покачала головой. Вокруг них уже падали горящие куски крыши, а в ушах гудело от оглушительного рева жаждущих крови Затерянных Душ. Королева высвободила свою руку из руки Френсиса, видимо, решив зайти к себе в спальню, но тотчас же снова схватила его за руку и увлекла за собой. Ничего не понимая, он остановился вместе с ней возле сундука с драгоценностями; она поспешно захлопнула крышку сундука и заперла его на замок. Затем отбросила ногой циновку и открыла люк в полу, под которым оказалась вода. По ее указанию Френсис подтащил к люку сундук и бросил его в воду.

- Даже жрец Солнца не знает этого тайника, - шепнула королева, снова схватила его за руку и вместе с ним бегом вернулась на галерею, где остались Генри с Леонсией.

- Сейчас самое время бежать. Обними меня покрепче, Френсис, милый муж мой, обними и прыгай со мной в воду! - приказала она. - Мы покажем дорогу остальным.

И они прыгнули. В ту же минуту крыша с треском рухнула в туче огненных искр. Тогда Генри тоже схватил Леонсию в охапку и прыгнул вместе с ней в водоворот, в котором уже исчезли Френсис и королева.

Как и Торрес, четыре беглеца, ни разу не ударившись о скалы, были благополучно вынесены подземной рекой к отверстию, сквозь которое пробивался дневной свет и где выход стерег огромный паук. Генри было гораздо легче плыть, чем Френсису, так как Леонсия умела плавать. Правда, Френсис отлично держался на воде и потому без особого труда мог плыть вдвоем с королевой. Она беспрекословно слушалась его, не цеплялась за его руки и не тащила его вниз. Достигнув выступа в скале, все четверо вылезли из воды и решили передохнуть. Обе женщины принялись выжимать распустившиеся и намокшие волосы.

- А это ведь не первая гора, в недра которой я попала с вами, - со смехом заметила Леонсия, обращаясь к обоим Морганам; впрочем, слова ее были предназначены скорее для королевы, чем для них.

- А я впервые попадаю в такое место с моим мужем, - отпарировала королева, и колючее острие ее насмешки глубоко вонзились в сердце Леонсии.

- Похоже, Френсис, что твоя жена не очень склонна ладить с моей будущей женой, - заметил Генри с той грубоватой прямолинейностью, какая появляется у мужчин, когда они хотят скрыть смущение, вызванное бестактностью женщин.

Однако таким чисто мужским подходом к делу Генри добился лишь молчания, еще более натянутого и стеснительного для всех. Впрочем, обеим женщинам это, казалось, доставляло даже удовольствие. Френсис тщетно ломал голову, придумывая, что бы такое сказать и как разрядить атмосферу, а Генри в полном отчаянии вдруг встал и, объявив, что пойдет на разведку, предложил королеве сопутствовать ему. Он протянул ей руку и помог подняться. Френсис и Леонсия продолжали сидеть, храня упорное молчание. Френсис первый нарушил его:

- Знаете что, Леонсия, я бы с удовольствием отшлепал вас.

- А что я собственно такого сделала? - вызывающе спросила она.

- Как будто вы не знаете! Вы вели себя ужасно.

- Это вы вели себя ужасно! - с подавленным рыданием вырвалось у нее, хоть она и твердо решила не выказывать женской слабости. - Кто просил вас жениться на ней? Не вы же вытащили короткую соломинку! Ну чего ради вы добровольно связали себя, когда даже ангел не отважился бы на такое? Разве я просила вас об этом? У меня едва сердце не остановилось, когда я услышала, как вы сказали Генри, что женитесь на ней. Я чуть в обморок не упала. Вы даже не посоветовались со мной. А ведь это по моему предложению, чтобы спасти вас от нее, решено было тянуть соломинки, - и мне нисколько не стыдно признаться, что я поступила так, чтобы вы остались со мной. Генри любит меня как-то совсем иначе, чем вы. Да и я никогда не любила Генри так, как люблю вас, - люблю даже сейчас, да простит мне господь!

Френсис потерял самообладание. Он схватил ее в объятия и крепко прижал к себе.

- И это в день вашей свадьбы! - с упреком вырвалось у нее.

Руки его тотчас опустились.

- Ну что вы говорите, Леонсия, да еще в такую минуту! - с грустью пробормотал он.

- А почему бы и нет? - вспылила она. - Вы любили меня. Вы дали мне это понять настолько ясно, что у меня не могло остаться никаких сомнений в вашей любви. И вдруг вы с самым веселым и радостным видом женились на первой встречной женщине, пленившей вас белизною кожи.

- Вы ревнуете, - с упреком сказал он и почувствовал, как сердце у него подпрыгнуло от счастья, когда она утвердительно кивнула. - Я могу поручиться, что вы ревнуете, и в то же время, со свойственной всему женскому полу способностью лгать, - лжете. То, что я сделал, я сделал вовсе не с веселым и радостным видом. Я сделал это ради вас и ради себя. А вернее - ради Генри. Слава богу, я еще не забыл, что такое мужская честь!

- Мужская честь далеко не всегда может привести женщину в восторг - возразила она.

- Вы предпочли бы видеть меня бесчестным? - быстро спросил он.

- Я всего лишь любящая женщина! - взмолилась она.

- Вы злая оса, а не женщина, - вскипел он. - И вы несправедливы ко мне.

- А разве женщина бывает справедливой, когда она любит? – спросила Леонсия, признавая тем самым эту величайшую на свете истину. - Для мужчин, возможно, главное - это правила чести, которые они сами же и изобретают, а для женщин главное - веления их любящего сердца; я сама, как женщина, вынуждена смиренно в этом признаться.

- Возможно, что вы и правы. Честь, как математика, имеет свои логические, объяснимые законы. Стало быть, для женщин не существует никаких нравственных правил, а только...

- Только настроение, - докончила за него Леонсия.

Тут Генри и королева позвали их и положили таким образом конец их беседе. Френсис с Леонсией поспешили присоединиться к ним, и все вместе стали рассматривать огромную паутину.

- Видали вы когда-нибудь такую чудовищную паутину? - воскликнула Леонсия.

- Интересно было бы посмотреть на чудовище, которое соткало ее, - заметил Генри.

- М-да, но все-таки лучше смотреть на него, чем быть таким, как он, - сказал Френсис.

- Наше счастье, что нам не надо идти этим путем, - сказала королева.

Все вопросительно посмотрели на нее.

- Вот наш путь, - указала она рукой на поток. - Мне это хорошо известно. Я часто видела его в моем Зеркале Мира. Когда моя мать умерла и была погребена в водовороте, я следила в Зеркале Мира за ее телом и видела, как оно доплыло до этого места и поток понес его дальше.

- Но это же было мертвое тело, - быстро возразила Леонсия.

Соперничество между ними тотчас вспыхнуло с новой силой.

- Один из моих копьеносцев, красавец юноша, - спокойно продолжала королева, - осмелился - увы! - посмотреть на меня глазами любви. Он был брошен живым в водоворот. Я тоже следила за ним в Зеркале Мира. Он доплыл до этого места и вылез из воды. Я видела, как он прополз сквозь паутину вон туда, к свету, и сразу же бросился назад, прямо в поток.

- Еще один мертвец, - мрачно процедил Генри.

- Нет, я продолжала следить за ним в Зеркале, и хотя некоторое время вокруг была сплошная тьма и мне ничего не было видно, под конец - и довольно скоро - он очутился на поверхности большой реки, освещенной ярким солнцем, подплыл к берегу, - я прекрасно помню, что это был левый берег, - вылез из воды и скрылся среди больших деревьев, какие не растут в Долине Затерянных Душ.

Но, как и Торреса, их всех ужасала мысль, что надо броситься в эту темную реку, исчезавшую под скалой. Однако королева стояла на своем.

- Вы видите эти кости животных и людей, которые убоялись реки и хотели выбраться на свет иным путем? Это все были живые существа - поймите! И вот что от них осталось! А скоро и этого не будет.

- И все же, - сказал Френсис, - мне вдруг так захотелось посмотреть на солнце! Побудьте все здесь, пока я пойду на разведку.

Вытащив свой пистолет-автомат, которому ничуть не повредила вода, ибо пули в нем были водонепроницаемые, он прополз в отверстие между нижними нитями паутины. Как только он исчез из виду, Леонсия, королева и Генри услышали выстрелы. И почти тут же снова появился Френсис: он пятился, отстреливаясь, а на него наступал творец паутины - гигантский паук, от одной его волосатой лапы до другой было не меньше двух ярдов. Одетое панцирем туловище, от которого в разные стороны расходились лапы, было величиной с корзину для бумаг. Весь изрешеченный пулями Френсиса, он все еще боролся со смертью. Падая, он гулко стукнулся о плечи и спину Френсиса и, отскочив, все еще продолжая беспомощно махать в воздухе волосатыми лапами, рухнул в бурлящую воду. Четыре пары глаз следили за тем, как поток домчал его до скалы, затянул под нее и унес прочь.

- Где один, там должен быть и другой, - с сомнением глядя на отверстие, откуда лился дневной свет, заметил Генри.

- Здесь, здесь единственный путь, - сказала королева, указывая на реку. - Пойдем, мой муж, в объятиях друг друга прорвемся сквозь тьму в солнечный мир. Помни, я никогда не видела его и скоро благодаря тебе увижу впервые.

Она раскрыла ему объятия, и Френсис не мог отринуть ее.

- Это всего лишь отверстие в отвесной скале, а под ним пропасть в тысячу футов глубиной, - поделился Френсис со своими спутниками тем, что видел, когда пролез сквозь паутину. И, обняв королеву, он прыгнул вместе с нею в поток.

Генри тоже обнял Леонсию и собирался прыгнуть следом за ними, но она остановила его.

- Почему вы приняли жертву Френсиса? - спросила она.

- Потому что... - Он умолк и с удивлением уставился на нее. – Потому что я хотел быть с вами, - закончил он. - И еще потому, что я с вами обручен, а Френсис был тогда свободен. К тому же, если я не ошибаюсь, Френсис вполне доволен, своей участью.

- Нет, - убежденно покачала она головой. - Просто он рыцарь по натуре и ведет себя соответственно, чтобы не оскорблять чувств королевы.

- Ну, не знаю. Помните, перед алтарем у Большого дома я сказал, что пойду и предложу королеве руку и сердце, а он засмеялся и сказал, что она не выйдет за меня замуж, даже если я буду умолять ее об этом. Из этого можно сделать только один вывод: что он сам хотел на ней жениться. Да собственно почему бы ему и не жениться? Он холостяк. А она такая красавица.

Но Леонсия едва ли слушала его. Внезапно она рывком откинулась назад и, глядя ему прямо в глаза, спросила:

- Как вы меня любите? Любите страстно? Безумно? Можете ли вы сказать, что я для вас - все на свете и даже больше, гораздо больше?

Он только с изумлением смотрел на нее.

- Так можете или нет? - допытывалась Леонсия.

- Конечно, могу, - с расстановкой ответил он. - Но мне никогда и в голову не пришло бы в таких выражениях объясняться вам в любви. Боже мой, да ведь вы для меня единственная женщина на свете! Если уж говорить о своем чувстве, то я бы скорее сказал, что люблю вас глубоко, горячо, нежно. Право же, я так свыкся с вами, что, кажется, знал вас всю жизнь. И такое чувство у меня было с первого дня нашего знакомства.

- Она отвратительная женщина! - совсем невпопад воскликнула Леонсия. - Я с первого взгляда возненавидела ее.

- Боже мой, какая вы злая! Страшно даже подумать, как вы возненавидели бы ее, если бы на ней женился я, а не Френсис.

- Последуем лучше за ними, - сказала она, прекращая на этом разговор.

И Генри, вконец озадаченный, крепко обнял ее и прыгнул вместе с ней в пенящийся поток.

На берегу реки Гуалака сидели две девушки индианки и удили рыбу. Напротив них, немного выше по течению, торчал из воды отвесный утес – один из отрогов высоких гор. Река катила мимо свои шоколадные воды, но у ног девушек раскинулась тихая заводь. А в тихой заводи и рыба удилась потихоньку. Лески девушек неподвижно висели над водой: их приманка не соблазняла никого. Одна из девушек, по имени Никойя, зевнула, съела банан, снова зевнула и, взяв кончиками пальцев кожуру от съеденного плода, замахнулась ею, чтобы забросить подальше.

- Мы с тобой все время сидели очень тихо, Конкордия, - заметила она своей подружке, - а смотри: ни одной рыбы не поймали. Обожди, я сейчас подниму шум и взбаламучу воду. Ведь говорится же: "Что бросишь вверх, то упадет на землю". А почему не может быть наоборот? Вот я брошу сейчас что-нибудь вниз - и посмотрим, не выплывет ли что-нибудь наверх. Ну-ка, попробую! Гляди!

И, бросив кожуру от банана в воду, девушка лениво уставилась на то место, где она упала.

- Если что-нибудь должно выплыть из воды, пусть это будет что-то ольшое, - так же лениво пробормотала Конкордия.

И вдруг перед их удивленным взором из бурых глубин появилась огромная белая собака. Девушки рывком вытащили удочки из воды, бросили их на берег и, обнявшись, стали наблюдать за собакой, а та подплыла к берегу - там, где было пониже, вылезла из воды, отряхнулась и исчезла среди деревьев.

Никойя и Конкордия взвизгнули от восторга.

- Попробуй еще! - попросила Конкордия.

- Нет, теперь ты! Посмотрим, что у тебя получится.

Не веря в успех своей попытки, Конкордия бросила в реку комок земли. И из воды тотчас же показалась голова в шлеме. Крепко прижавшись друг к другу, девушки увидели, как человек в шлеме подплыл к берегу в том же месте, где вылезла собака, и тоже исчез в лесу.

И снова девушки взвизгнули от восторга, но теперь уже, как они ни уговаривали друг друга, ни у одной не хватало смелости бросить что-нибудь в воду.

Некоторое время спустя, когда они все еще продолжали визжать и смеяться, их заметили два молодых индейца, ехавшие в каноэ вверх по течению, совсем близко от берега.

- Что это вас так рассмешило? - спросил один из них.

- Мы тут такое видели! - расхохоталась Никойя.

- Должно быть, напились пульки? - предположил юноша.

Обе девушки отрицательно покачали головой, и Конкордия сказала:

- Нам вовсе не нужно пить пульку, чтоб видеть всякие чудеса. Сначала Никойя бросила в воду кожуру от банана - и из воды выскочила собака; белая собака величиной с горного тигра...

- А когда Конкордия бросила ком земли, - подхватила ее подружка, - из воды вылез человек с железной головой. Что, не чудо? Значит, мы с Конкордией - волшебницы!

- Хосе, - сказал один индеец другому, - по этому поводу стоит выпить.

И они, каждый по очереди, пока другой удерживал веслом каноэ на месте, приложились к большой квадратной бутылке из-под голландского джина, до половины наполненной пулькой.

- Нет! - сказал Хосе, когда девушки попросили угостить их. – Один глоток пульки - и вы опять увидите белых собак величиной с тигров и людей с железной головой.

- Хорошо, - сказала Никойя. - Тогда возьми и брось в воду свою бутылку с пулькой - вот увидишь, что будет. У нас из воды выскочили собака и мужчина, а у тебя, может, выскочит черт.

- Мне бы очень хотелось увидеть черта, - сказал Хосе, снова прикладываясь к бутылке. - От этой пульки у меня столько храбрости, хоть отбавляй. До смерти охота увидеть черта.

Он передал бутылку приятелю, жестом показывая, чтобы тот допил ее.

- А теперь брось ее в воду! - приказал Хосе.

Пустая бутылка с всплеском шлепнулась в воду, и тотчас на поверхность реки всплыло чудовищное волосатое тело убитого паука. Это уже было слишком для обыкновенного индейца. Молодые люди так стремительно шарахнулись в сторону, что перевернули каноэ. Когда головы их показались над водой, быстрое течение отнесло их уже далеко от заводи, а за ними, более медленно, плыло перевернутое каноэ.

Тут девушкам стало не до смеха. Вцепившись друг в друга, они глядели на волшебные воды, в то же время краешком глаза наблюдая за перепуганными юношами, которые, наконец, поймали каноэ, подтащили его к берегу и, выбравшись на твердую землю, стремглав бросились в лес.

Послеполуденное солнце уже склонялось к закату, когда девушки снова отважились бросить вызов волшебной реке. После долгого обсуждения они решили, наконец, что обе одновременно бросят по кому земли. И из воды тотчас появились мужчина и женщина - Френсис и королева. Девушки мгновенно залезли в кусты и из своего укрытия стали наблюдать за Френсисом, который, поддерживая королеву, плыл к берегу.

- Очень может быть, что это просто так совпало... могли же они случайно появиться из воды в то самое время, когда мы туда что-то бросили, - минут через пять прошептала Никойя на ухо Конкордии.

- Но ведь когда мы бросали одну вещь, из воды тоже появлялось что-то одно, - возразила Конкордия. - А когда бросили два комка - и появилось двое.

- Хорошо, - сказала Никойя. - Давай попробуем еще раз. И обе вместе. Если ничего не появится, значит у нас нет никакой волшебной силы.

Они снова бросили в реку по кому земли, и из воды опять появились мужчина и женщина. Но эта пара - Генри и Леонсия - умела плавать, они подплыли рядышком к тому месту, где легче всего было выбраться на берег, и, как все, кто появлялся здесь до них, скрылись за деревьями.

Долго еще просидели на берегу две индианки. Они решили выждать и ничего больше не бросать: если что-нибудь появится из воды - значит, все, что они видели, было простым совпадением, а если нет - значит, они в самом деле обладают волшебной силой. Они лежали, притаившись в кустах, и следили за водой, пока темнота не скрыла от них реку. Тогда медленно и важно они пошли к себе в деревню, потрясенные сознанием, что на них снизошло благословение богов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Лишь на следующий день, после того как ему удалось выбраться из подземной реки, Торрес прибыл в Сан-Антонио. Он пришел в город пешком, оборванный и грязный, а за ним следовал мальчуган индеец, который нес шлем да Васко. Торрес хотел показать этот шлем начальнику полиции и судье как вещественное доказательство правдивости необычайных приключений, про которые ему не терпелось поскорее рассказать им.

Первым, кого он встретил на главной улице, был начальник полиции, который даже вскрикнул при виде его.

- Неужели это в самом деле вы, сеньор Торрес? - И, прежде чем пожать ему руку, начальник полиции с самой серьезной миной перекрестился.

Мускулы, чувствовавшиеся под кожей этой руки, а еще больше грязь, ее покрывавшая, убедили сеньора Веркара-и-Ихос в том, что перед ним действительно Торрес во плоти и крови.

Тогда начальник полиции пришел в неописуемую ярость.

- А я-то считал вас мертвым! - воскликнул он. - Ну что за пес этот Хосе Манчено! Он пришел сюда и заявил, что вы умерли! Умерли и погребены до страшного суда в недрах горы майя.

- Он дурак, а я, по-видимому, теперь самый богатый человек в Панаме, - с важным видом изрек Торрес. - Во всяком случае, я проявил не меньшую храбрость, чем древние герои-конкистадоры, преодолел все опасности и добрался до сокровища. Я видел его. Вот...

Торрес сунул было руку в карман брюк, чтобы извлечь оттуда драгоценности, украденные у Той, Что Грезит, но вовремя спохватился: слишком много любопытных глаз смотрело на него, дивясь его жалкому виду.

- Мне многое нужно рассказать вам, - продолжал Торрес. - Но здесь не место для таких разговоров. Я стучался в двери мертвецов и носил одежду покойников; я видел людей, которые умерли четыреста лет назад, но не обратились в прах, - на моих глазах они приняли вторую смерть, утонув в пучине; я шел и по горам и сквозь недра гор; я делил хлеб и соль с Затерянными Душами и смотрел в Зеркало Мира. Все это я расскажу, мой лучший друг, вам и достопочтенному судье в должное время, ибо я намерен обогатить не только себя, но и вас.

- А не глотнули ли вы случайно прокисшей пульки? - с недоверием спросил начальник полиции.

- Я не пил ничего крепче воды, с тех пор как выехал из Сан-Антонио, - был ответ. - Зато теперь я пойду к себе и напьюсь как следует, а потом смою с себя грязь и переоденусь во что-нибудь приличное.

Но Торрес не сразу попал домой. На улице ему повстречался маленький оборвыш, который, увидев его, вскрикнул, подбежал к нему и протянул конерт, - такие Торрес не раз уже получал и сразу догадался, что это телеграмма с местной правительственной радиостанции, по-видимому, от Ригана.

"Доволен вашими успехами. Необходимо задержать возвращение в Нью-Йорк еще на три недели. Пятьдесят тысяч в случае удачи".

Взяв у мальчишки карандаш, Торрес написал ответ на обороте конверта:

"Высылайте деньги. Указанное лицо никогда не вернется. Погибло в горах".

Еще два происшествия помешали Торресу сразу напиться как следует и принять ванну. На пороге ювелирной лавки старого Родригеса Фернандеса, куда он собирался войти, его остановил древний жрец майя, которого Торрес последний раз видел в недрах священной горы. Испанец отпрянул назад, точно узрел привидение, - так он был уверен, что старик потонул в пещере богов, и испугался при виде его не меньше, чем начальник полиции при виде самого Торреса.

- Сгинь! - вскричал Торрес. - Исчезни, беспокойный старец! Ведь ты же дух. А тело твое лежит в недрах затопленной горы - распухшее и ужасное. Ты привидение, призрак! Сгинь, бесплотный дух! Исчезни немедленно! Если б ты был живым человеком, я ударил бы тебя. Но ты призрак, - а мне не очень-то хочется драться с призраками.

Но призрак схватил его за руку и так вцепился, что Торрес поневоле поверил в его материальность.

- Денег! - залепетал старик. - Дай мне денег! Одолжи мне денег! Я ведь отдам - я же знаю тайну сокровищ майя. Мой сын заблудился в пещере, где спрятаны эти сокровища. Оба гринго тоже там. Помоги мне спасти моего сына! Верни мне его - и я отдам тебе все сокровища. Но нам нужно много людей и много чудесного порошка, который есть у белых. Мы этим порошком проделаем дыру в скале и выпустим оттуда воду. Мой сын не утонул. Просто вода не дает ему выйти из пещеры, где стоят Чиа и Хцатцл, у которых глаза из драгоценных камней. За одни только эти зеленые и красные камни можно купить весь чудесный порошок, какой есть в мире. Дай же мне денег, чтобы я мог купить чудесного порошка.

Но Альварес Торрес был странный человек. В его натуре была одна своеобразная особенность или черта: если нужно расстаться даже с самой незначительной суммой, он никак не мог заставить себя это сделать. И чем богаче он становился, тем сильнее проявлялась у него эта странность.

- Хм, денег! - грубо повторил он и, оттолкнув в сторону жреца, распахнул дверь в лавку Фернандеса. - Да откуда у меня могут быть деньги? Я весь в лохмотьях, сам как нищий. У меня и для себя-то денег нет, не то что для тебя, старик. К тому же ты ведь сам провел сына к горе майя, я тут ни при чем. И на твою голову - не на мою - ляжет смерть твоего сына, который провалился в яму под ногами Чиа, вырытую твоими, а не моими предками.

Но старик не унимался и продолжал просить денег, чтобы купить на них динамита. На этот раз Торрес отпихнул его с такою силой, что жрец не удержался на своих старческих ногах и упал на каменную мостовую.

Лавка Родригеса Фернандеса была маленькая и грязная, в ней была одна-единственная витрина, тоже маленькая и грязная, покоившаяся на таком же маленьком и грязном прилавке. Казалось, что место это не подметалось и не убиралось целый век. Ящерицы и тараканы ползали по стенам. Пауки свили паутину во всех углах, а по потолку пробиралось какое-то насекомое, при виде которого Торрес поспешно отскочил в сторону. Это была сколопендра в целых семь дюймов длиной, и он вовсе не хотел, чтобы она ненароком свалилась ему на голову или за воротник. Когда же из какой-то затхлой каморки в глубине выполз, подобно огромному пауку, сам Фернандес, он оказался точной копией Шейлока, как его представляли актеры времен королевы Елизаветы, - только Шейлока такого грязного, что его не потерпели бы даже на елизаветинской сцене.

Ювелир раболепно склонился перед Торресом и скрипучим фальцетом приветствовал его куда более униженно, чем того требовала даже его жалкая лавчонка. Торрес наугад вытащил из кармана с десяток драгоценных камней, украденных у королевы, выбрал самый маленький и молча протянул его ювелиру, а остальные сунул обратно в карман.

- Я бедный человек, - прокудахтал Фернандес, но Торрес не преминул заметить, с каким вниманием он изучает камень.

Наконец, ювелир бросил его на крышку витрины, точно грошовый пустяк, и вопросительно посмотрел на своего посетителя. Торрес молча ждал, зная, что это наилучший способ заставить болтливого старика разговориться.

- Правильно ли я понимаю, что достопочтенный сеньор Торрес хочет услышать мое мнение о качестве камня? - спросил старый ювелир.

Торрес лишь молча кивнул.

- Это настоящий камень. Небольшой. Как вы сами видите - не безукоризненный. И вполне понятно, что он еще уменьшится при шлифовке.

- А сколько он стоит? - не скрывая своего нетерпения, спросил Торрес.

- Я бедный человек, - повторил Фернандес.

- Я ведь не предлагаю тебе купить его, старый дурак. Но уж раз ты завел об этом речь, сколько же ты дашь за него?

- Как я уже сказал, полагаясь на ваше долготерпение, почтенный сеньор, как я уже имел честь сказать вам: я очень бедный человек. Бывают дни, когда я не могу потратить и десяти сентаво, чтобы купить себе кусок лежалой рыбы, бывают дни, когда я не могу себе позволить даже глотка дешевого красного вина, а оно очень полезно для моего здоровья, - я это узнал еще в юности, когда служил подмастерьем в Италии, далеко от Барселоны. Я очень беден и не покупаю дорогих камней...

- Даже если можно потом перепродать их с выгодой для себя? – перебил его Торрес.

- Лишь в том случае, если я вполне уверен, что выгода будет, - прокудахтал старик. - Да, тогда я куплю, но только, по моей бедности, я не могу много заплатить. - Он взял камень и долго, внимательно рассматривал его. - Я дам за него, - нерешительно начал он, - я дам... но прошу вас, досточтимый сеньор, поймите, что я очень бедный человек. За весь сегодняшний день я съел только ложку лукового супа да корку хлеба с утренним кофе...

- О господи, ну сколько же, наконец, ты мне дашь за него, старый дурак? - громовым голосом закричал Торрес.

- Пятьсот долларов, - и то я сомневаюсь, не останусь ли внакладе.

- Золотом?

- Нет, мексиканскими долларами, - отвечал ювелир; это означало ровно половину, и Торрес понял, что старик хитрит. - Конечно, мексиканскими, только мексиканскими! Мы все наши расчеты ведем в мексиканских долларах.

Услышав, что за такой маленький камешек дают такую большую сумму, Торрес обрадовался, но разыграл возмущение и потянулся, чтобы взять свою собственность обратно. Однако старик быстро отдернул руку, в которой держал камень, не желая упускать выгодной сделки.

- Мы с вами старые друзья! - В голосе старика появились визгливые нотки. - Я впервые увидел вас, когда вы совсем ребенком приехали в Сан-Антонио из Бокас-дель-Торо. Так и быть, ради старой дружбы я уплачу вам эту сумму золотом.

Только тут Торрес с полной уверенностью представил себе, как велика ценность сокровищ королевы, которые Затерянные Души похитили в давние времена из тайника в пещере майя, хотя и не знал еще, какова она в действительности.

- Отлично, - сказал Торрес и быстрым, изысканно вежливым движением отобрал у ювелира камень. - Этот камень принадлежит одному моему другу. Он хотел занять у меня денег под него. Теперь благодаря вам я знаю, что могу одолжить ему до пятисот долларов золотом.

И я буду счастлив в следующий раз, когда мы встретимся в пулькерии, поднести вам стаканчик - да что я, столько стаканчиков, сколько вам захочется, - легкого, красного, полезного для здоровья вина.

И Торрес вышел из лавки, далее не стараясь скрыть свое торжество и презрение к одураченному им ювелиру; в то же время он не без внутреннего ликования подумал, что эта хитрая испанская лиса Фернандес, несомненно, предложил ему только половину действительной стоимости камня.

Тем временем Леонсия, королева и двое Морганов спускались в каноэ по реке Гуалака и куда быстрее Торреса достигли побережья. Но перед самым их прибытием в асьенду Солано там произошло нечто такое, чему в тот момент не было придано должного значения. По извилистой тропинке, ведущей к асьенде, медленно поднимался самый странный посетитель, какой когда-либо бывал здесь; его сопровождала дряхлая старушонка в черной шали, из-под которой выглядывало худое сморщенное лицо, в молодости, должно быть, живое и красивое.

Посетитель этот был китаец средних лет, толстый и круглолицый; его лунообразная физиономия так и светилась добродушием, которое обычно считают присущим толстым людям. Звали его И Пын; манеры у него были мягкие, вкрадчивые и такие же слащавые, как его имя. К древней старушонке, семенившей с ним рядом, тяжело опираясь на его руку, он был необычайно внимателен. Когда она спотыкалась от слабости и утомления, он останавливался и ждал, пока она отдохнет и наберется сил. Трижды за время подъема он давал ей по ложечке французского бренди из своей карманной фляги.

Усадив старуху в тенистом уголке двора, И Пын храбро постучал в парадную дверь. Обычно, являясь куда-нибудь по своим делам, он пользовался черным ходом, но опыт и ум подсказывали ему, когда нужно пользоваться парадной дверью.

Горничная индианка, открывшая на его стук, пошла доложить о нем в гостиную, где сидел в окружении своих сыновей безутешный Энрико Солано: он все никак не мог успокоиться после того, как Рикардо привез известие о гибели Леонсии в пещере майя. Горничная вернулась на крыльцо и передала посетителю, что сеньор Солано плохо себя чувствует и никого не принимает. Все это она сказала очень учтиво, хотя перед нею был простой китаец.

- Хм, - произнес И Пын и принялся бахвалиться, чтобы внушить к себе уважение и побудить горничную вторично пойти к хозяину и передать ему записку. - Я ведь не какой-нибудь кули. Я приличный китаец. Я много учился в школе. Я говорю по-испански. Я говорю по-английски. Я пишупо-испански. Я пишу по-английски. Видишь: сейчас я напишу кое-что по-испански сеньору Солано. Ты не умеешь писать и не прочтешь, что я написал. А я написал, что я - И Пын. И живу в Колоне. Пришел сюда, чтобы повидать сеньора Солано. У меня к нему большое дело. Очень важное. Очень секретное. Я написал все это здесь - на бумаге, но ты не можешь этого прочесть.

Однако он не сказал служанке, что его записка заканчивалась словами:

"Сеньорита Солано. Я знаю большой секрет".

Записку эту, по-видимому, получил Алесандро - старший из сыновей Солано, ибо он сразу помчался к двери, опережая горничную.

- Говори, в чем дело! - чуть не крича, накинулся он на толстого китайца. - Что там такое? Рассказывай! Живо!

- Очень хорошее дело. - И Пын не без удовлетворения отметил, как взволнован Алесандро. - Я зарабатываю большие деньги. Я покупаю... – как это называется? - секреты. Я продаю секреты. Очень симпатичное дело.

- Что тебе известно о сеньорите Солано? - крикнул Алесандро, хватая его за плечо.

- Все. Очень важные сведения...

Но Алесандро уже больше не в состоянии был сдерживаться. Он чуть не волоком втащил китайца в дом, прямо в гостиную, где сидел Энрико.

- У него есть вести о Леонсии! - крикнул Алесандро. Где она? – хором оскликнули Энрико и его сыновья.

"Ого!" - мелькнуло в голове И Пына. Такое всеобщее возбуждение хоть и благоприятствовало его затее, однако взволновало даже его самого.

Приняв его размышления за испуг, Энрико поднял руку, приказывая сыновьям умолкнуть, и спокойно обратился к своему гостю с вопросом:

- Где она?

"Ого!" - опять подумал И Пын. Сеньорита, значит, пропала. Это новый секрет. Он может кое-что принести И Пыну - пусть не сейчас, зато со временем. Красивая девушка из такой знатной и богатой семьи пропала неизвестно куда, - в латиноамериканской стране такими сведениями недурно обладать. В один прекрасный день она может выйти замуж: - ходили же такие слухи по Колону! - а впоследствии когда-нибудь может поссориться с мужем или муж с ней, и тогда она или ее муж - не важно кто из них - будет рад, пожалуй, заплатить немалую сумму за этот секрет.

- Эта сеньорита Леонсия, - сказал он, наконец, с хитрой вкрадчивостью, - она не ваша дочь. У нее другие папа и мама.

Горе, в котором пребывал сейчас Энрико, оплакивая гибель Леонсии, было настолько велико, что он даже не вздрогнул, когда китаец сообщил ему давнишнюю семейную тайну.

- Верно, - подтвердил Энрико. - Я удочерил ее ребенком, хотя это и не известно за пределами моей семьи. Странно, что вы это знаете. Но меня не интересует то, что мне и без вас известно. Меня интересует сейчас другое: где она?

И Пын серьезно и сочувственно покачал головой.

- Это совсем другой секрет, - сказал он. - Быть может, я узнаю его тоже. Тогда я продам его вам. А пока у меня есть старый секрет. Вы не знаете, кто были папа и мама сеньориты Леонсии. А я знаю.

Старый Энрико не сумел скрыть интерес, который пробудило в нем столь интригующее сообщение.

- Говори, - приказал он. - Назови имена, докажи, что это действительно так, и я вознагражу тебя.

- Нет, - И Пын отрицательно покачал головой, - так плохо вести дела. Я свои дела веду иначе. Вы мне заплатите - я вам скажу. Мои секреты - хорошие секреты. Я всегда доказываю свои секреты. Вы дадите мне пятьсот песо и оплатите большие расходы на дорогу из Колона в Сан-Антонио и обратно в Колон, а я назову вам имя папы и мамы.

Энрико Солано кивнул в знак согласия и только было собрался приказать Алесандро принести деньги, как вдруг горничная индианка ворвалась, точно ураган, в комнату. Подбежав к Энрико Солано с такой стремительностью, какой никто не мог от нее ожидать, она в слезах заломила руки, бормоча что-то нечленораздельное, но видно было, что не от горя, а от счастья.

- Сеньорита!.. - наконец, произнесла она сдавленным шепотом, кивком головы и взглядом указывая на двор. - Сеньорита!..

Тут все забыли про И Пына и про его секрет. Энрико вместе со своими сыновьями выскочил в боковой дворик и увидел там Леонсию, королеву и обоих Морганов, покрытых с ног до головы пылью и слезавших в эту минуту с верховых мулов, которых, судя по виду, они наняли в верховьях реки Гуалака. А тем временем двое слуг индейцев, позванные на помощь горничной, выпроваживали из асьенды толстого китайца и его дряхлую спутницу.

- Приходите в другой раз, - говорили они, - Сейчас сеньор Солано занят очень важным делом.

- Конечно, я приду в другой раз, - любезно заверил их И Пын, ничем не выдавая своего огорчения и разочарования по поводу того, что сделка была прервана в ту самую минуту, когда деньги были почти в его руках.

Но уходил он с великой неохотой. Здесь было полное раздолье для его деятельности. Самый воздух, казалось, кишел секретами. Он чувствовал себя жнецом, которого изгоняют с земли Ханаанской, не дав снять богатый урожай. Если бы не усердие слуг индейцев, И Пын непременно спрятался бы где-нибудь за углом дома и хоть одним глазком глянул бы на вновь прибывших. Но волей-неволей приходилось повиноваться и уходить; на полпути, чувствуя, как тяжело повисла на нем старуха, он остановился и, чтобы подбодрить свою спутницу, влил ей в рот двойную порцию бренди.

Энрико снял Леонсию с мула прежде, чем она успела спрыгнуть сама, - так не терпелось ему поскорее прижать ее к сердцу. Несколько минут слышались лишь шумные приветствия: это братья Леонсии, обступив девушку со всех сторон, бурно выражали ей свою радость и любовь. Немного успокоившись, они увидели, что Френсис уже помог другой женщине сойти с мула и теперь стоит с ней рядом, держа ее руку в своей и ожидая, пока на них обратят внимание.

- Это моя жена, - представил Френсис незнакомку. - Я отправился в Кордильеры за сокровищем и вот что нашел. Видали вы когда-нибудь человека, которому бы так везло?

- Но и она пожертвовала огромным сокровищем, - храбро пробормотала Леонсия.

- Она была королевой в маленьком королевстве, - пояснил Френсис, бросив на Леонсию благодарный и восхищенный взгляд.

И та поспешила объяснить:

- Она спасла всем нам жизнь и пожертвовала своим маленьким королевством.

И Леонсия в порыве великодушия обняла королеву за талию и, оторвав ее от Френсиса, повела в асьенду.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

В великолепном средневековом испанском костюме, сшитом с учетом вкусов Нового Света, - такие костюмы и по сей день можно видеть на знатных плантаторах Панамы, - Торрес ехал по дороге вдоль берега, направляясь к дому Солано. Рядом с ним упругими прыжками - видно было, что при необходимости он может обогнать лучшего из коней Торреса, - мчался тот самый огромный белый пес, что плыл с ним по подземной реке. Торрес как раз сворачивал на дорогу, вившуюся вверх к асьенде Солано, когда ему повстречался И Пын, - китаец остановился на перекрестке, чтобы дать немного передохнуть своей дряхлой спутнице. Однако Торрес обратил на эту странную пару не больше внимания, чем на дорожную грязь. Маска чванливой важности, которую он надел на себя вместе с роскошным костюмом, не позволяла ему проявлять к ним интерес, и он лишь скользнул по их лицам отсутствующим взглядом.

Зато И Пын как следует рассмотрел его своими раскосыми глазками, не упустив ни единой мелочи, и подумал: "Он, должно быть, очень богатый. Он друг этих Солано. И едет к ним в дом. Возможно, это даже возлюбленный сеньориты Леонсии или отвергнутый ею поклонник. В любом случае он безусловно не откажется купить тайну рождения сеньориты. Да, по виду он человек богатый, очень богатый".

В это время в гостиной асьенды собрались все, кто участвовал в поисках сокровища, и все члены семейства Солано. Королева, решив внести свою лепту в рассказ об их приключениях, сверкая глазами, описывала, как Торрес украл у нее драгоценные камни и как затем упал в водоворот, испугавшись ее собаки. Вдруг Леонсия, стоявшая вместе с Генри у окна, громко вскрикнула.

- Вот черт, легок на помине! - сказал Генри. - Смотрите-ка, сам сеньор Торрес изволил к нам пожаловать.

- Я первый! - крикнул Френсис, сжимая кулаки и многозначительно напрягая бицепсы.

- Нет, - заявила Леонсия. - Он удивительный лгун. Мы все имели возможность убедиться, что лжет он поистине удивительно. Давайте немного позабавимся. Вот он сейчас сходит с лошади. Спрячемся все четверо. А вы, - она жестом обвела отца и братьев, - сядьте-ка в кружок и сделайте вид, будто горюете о моей гибели. Этот мерзавец войдет сюда. Вы, конечно, захотите узнать у него, что произошло с нами. Он наврет вам с три короба. А мы пока спрячемся вон за той ширмой... Ну, пойдемте же!

Она схватила королеву за руку и бросилась к ширме, приказав взглядом Френсису и Генри следовать за ними.

Когда Торрес вошел, глазам его представилась весьма мрачная картина. Энрико и его сыновья еще совсем недавно пребывали в таком горе, что им ничего не стоило разыграть это сейчас. При виде гостя Энрико поднялся было со своего места, чтобы его приветствовать, но тут же снова бессильно опустился в кресло. Торрес обеими руками схватил его руку и изобразил на лице величайшее сочувствие, притворяясь, что от волнения не может вымолвить ни слова.

- Увы! - наконец, произнес он трагическим тоном. - Они погибли. И ваша прекрасная дочь Леонсия погибла. И оба Моргана тоже. Рикардо ведь, наверно, рассказал вам, что они погибли в недрах горы майя. Это какое-то заколдованное место, - продолжал он, выждав, пока уляжется первый взрыв горя у Энрико. - Я был с ними, когда они умирали. Если б они послушались меня, - сейчас все были бы живы. Но даже Леонсия не захотела послушать старого друга! Нет! Она предпочла послушаться этих двух гринго. А я, преодолев неописуемые опасности, выбрался из пещеры, спустился вниз в Долину Затерянных Душ, а когда вернулся, они были уже в агонии...

В этот миг в комнату влетел белый волкодав, за которым бежал слуга индеец. Дрожа и повизгивая от возбуждения, он обнюхал комнату, учуяв в ней запах, говоривший о присутствии его хозяйки. Но пес не успел подбежать к ширме, за которой скрывалась королева: Торрес схватил его за шею и передал в руки двум слугам индейцам, чтобы они подержали его.

- Пусть собака побудет здесь, - сказал Торрес. - Я расскажу вам о ней после. А сначала взгляните-ка вот на это. - И он вытащил из кармана целую пригоршню драгоценных камней. - Я постучался в двери мертвецов – и смотрите: сокровище майя - мое. Я теперь самый богатый человек не только в Панаме, но и в обеих Америках. Я буду могуществен.

- Вы ведь были с моей дочерью, когда она умирала, - прервал его Энрико с рыданием. - Неужели она не просила ничего передать мне?

- Да, - тоже с рыданием ответил Торрес, и в самом деле взволнованный сценой смерти Леонсии, которую нарисовала ему его богатая фантазия. - Она умерла с вашим именем на устах. Ее последние слова были...

Но тут он вытаращил глаза и замер, не докончив фразы: Генри и Леонсия с самым естественным видом неторопливо проходили в этот момент по комнате, занятые разговором. Не замечая Торреса и продолжая беседовать, они подошли к окну.

- Вы говорили мне, что она велела вам передать мне перед смертью... - напомнил Энрико.

- Я... я солгал вам, - запинаясь, произнес Торрес, выгадывая время, чтобы как-то выпутаться из неприятного положения. - Я был убежден, что они все равно умрут, никогда уже не выберутся из той пещеры, - и я хотел смягчить для вас удар, сеньор Солано, сказав то, что, несомненно, сказала бы, умирая, ваша дочь. А потом еще этот Френсис, который так полюбился вам... Я решил, что лучше вам считать его умершим, нежели узнать, каким трусом оказался этот гринго.

Тут собака радостно залаяла, рванулась к ширме, и слугам стоило огромного труда удержать ее. А Торрес, не подозревая правды, на свою беду продолжал рассказ:

- В Долине Затерянных Душ есть слабоумное, придурковатое существо, которое утверждает, будто может читать будущее при помощи всякой чертовщины. Это страшная, кровожадная женщина. Не стану отрицать, что она хороша собой. Но это красота сколопендры, которая может понравиться лишь тому, кто любит сколопендр. Теперь я понимаю, как все произошло: она показала Генри с Леонсией какой-то потайной ход, по которому они выбрались из долины, а Френсис предпочел остаться и жить с ней во грехе, - ведь иначе как грехом не назовешь эту связь, раз в долине нет католического священника, который мог бы благословить их союз. О, не думайте, что Френсис влюблен в эту ужасную женщину, - отнюдь нет! Он влюблен в ее богатства! Вот каков ваш гринго Френсис! Вы пригрели змею на своей груди! Ведь он даже прекрасную Леонсию осмеливался осквернять своими влюбленными взглядами. О, я знаю, что говорю. Я сам видел...

Радостный, заливистый лай собаки заглушил его голос, и в тот же миг Торрес увидел Френсиса и королеву: как и предыдущая пара, они вышли из-за ширмы и, беседуя о чем-то, пошли через комнату. Королева остановилась и приласкала собаку; пес был так велик, что, когда положил лапы на плечи своей хозяйки, голова его оказалась выше ее головы. А Торрес, облизывая вдруг пересохшие губы, тщетно ломал голову над тем, как ему вывернуться из такого ужасного положения.

Энрико Солано первый разразился смехом. Сыновья вторили ему - они хохотали до слез.

- Я бы сам мог на ней жениться, - с ядовитой усмешкой заметил Торрес. - Она на коленях умоляла меня об этом.

- Ну, хватит, - сказал Френсис, - я избавлю вас всех от грязной работы и собственноручно вышвырну этого подлеца за дверь.

Но Генри, быстро подойдя к нему, сказал:

- Я тоже люблю иногда грязную работу, а эту выполню с особенным удовольствием.

Оба Моргана уже приготовились наброситься на Торреса, но тут королева подняла руку.

- Сначала, - сказала она, - пусть вернет мне кинжал, который торчит у него из-за пояса. Он украл его у меня.

- Кстати, - сказал Энрико, когда это было выполнено, - а не должен ли он также вернуть вам, прелестная леди, и те драгоценные камни, которые он у вас украл?

Торрес не стал мешкать: сунув руку в карман, он вытащил пригоршню драгоценностей и высыпал их на стол. Энрико взглянул на королеву, но та продолжала стоять, не говоря ни слова, - она ждала.

- Еще! - сказал Энрико.

Торрес выложил на стол еще три прекрасных неграненых камня.

- Вы, может, станете обыскивать меня, как обыкновенного воришку? – со страхом и злобой спросил он, выворачивая пустые карманы брюк.

- Ну, теперь я возьмусь за дело, - сказал Френсис.

- Нет, я! - сказал Генри.

- Ладно, хорошо, - согласился Френсис. - Давай вместе. Так он у нас дальше пролетит по ступенькам.

Они вдвоем схватили Торреса за шиворот и за ноги и поволокли к двери.

Все, кто был в комнате, бросились к окнам, чтобы посмотреть, как Торрес будет вылетать из дому; проворнее всех оказался Энрико, который первым подбежал к окну. Когда же, удовлетворившись интересным зрелищем, они снова вернулись в глубь комнаты, королева сгребла в кучку разбросанные по столу драгоценности и, захватив две полные пригоршни, передала Леонсии со словами:

- От Френсиса и меня - свадебный подарок вам и Генри.

Между тем И Пын, оставив старуху на берегу, подкрался обратно к асьенде и, укрывшись в кустах, стал наблюдать за тем, что происходит в доме. Увидев, как богатого кабальеро сбросили вниз по ступенькам с такой силой, что он растянулся во всю длину на песке, И Пын удовлетворенно хихикнул. Однако он был слишком умен, чтобы высунуться из своего укрытия и показать, что он все видел. Вместо этого он помчался вниз с холма и был уже на полпути к берегу, когда Торрес на своей лошади нагнал его.

Сын неба смиренно обратился к нему, но разъяренный Торрес замахнулся хлыстом с явным намерением наотмашь хватить его по лицу. Однако И Пын не растерялся.

- Сеньорита Леонсия... - быстро произнес он, и хлыст замер в руке Торреса. - У меня есть большой секрет. - Торрес ждал, не опуская хлыста. - Вы бы не хотели, чтобы другой мужчина женился на прекрасной сеньорите Леонсии?

Торрес опустил хлыст.

- Ну, выкладывай, - резко приказал он. - Что у тебя там за секрет?

- Вы бы не хотели, чтобы другой мужчина женился на сеньорите Леонсии?

- Предположим, что нет. Ну и что?

- Представьте себе, что есть секрет, и тогда тот, другой мужчина, не может жениться на сеньорите Леонсии.

- Что же это за секрет? Говори, живо!

- Сначала, - И Пын покачал головой, - вы заплатите мне шестьсот долларов золотом, а уж потом я скажу вам свой секрет.

- Хорошо, заплачу, - с готовностью сказал Торрес, хотя у него и в мыслях не было сдержать слово. - Ты сначала скажи мне, в чем дело, и если я увижу, что ты не наврал, я заплачу тебе. Вот, смотри!

И он вытащил из своего нагрудного кармана бумажник, до отказа набитый банкнотами. И Пын, нехотя согласившись, повел его к старухе, ожидавшей на берегу.

- Эта старая женщина никогда не лжет, - сказал он. - Она больная. Скоро умрет. Она боится. Она говорила со священником в Колоне. Священник сказал, что она должна раскрыть секрет, иначе после смерти она пойдет прямо в ад. Она не соврет.

- Предположим, что она не врет. Что же все-таки она может сказать мне?

- Вы мне заплатите?

- Конечно. Шестьсот долларов золотом.

- Ну так вот. Она родилась в Кадиксе, в Испании. Она была служанка первый сорт и кормилица первый сорт. И вот она нанялась в одну английскую семью, которая путешествовала по ее стране. Она долго жила в этой семье. Даже уехала с ними в Англию. Потом - вы же знаете: испанская кровь очень горячая - она очень на них обозлилась. В этой семье была маленькая девочка. Она украла девочку и бежала вместе с ней в Панаму. Эту маленькую девочку сеньор Солано удочерил. У него было много сыновей и ни одной дочери. И вот он сделал эту маленькую девочку своей дочкой. Но старуха не сказала ему фамилии этой девочки. А она из очень знатной и очень богатой семьи. Вся Англия знает их. Их фамилия Морганы. Вы слышали эту фамилию? В Колон приехали люди из Сан-Антонио, которые сказали, что дочка сеньора Солано выходит замуж за англичанина по фамилии Морган. Так этот гринго Морган - брат сеньориты Леонсии.

- Ага! - воскликнул Торрес с нескрываемым злобным восторгом.

- А теперь заплатите мне шестьсот долларов золотом, - сказал И Пын.

- Я тебе очень благодарен за то, что ты такой дурак, - сказал Торрес тоном, исполненным издевки. - Когда-нибудь ты, может быть, научишься умнее продавать свои секреты. Секреты - это ведь не туфли и не красное дерево. Сказал секрет - и нет его, ищи его потом как ветер в поле. Вот он дует на тебя - смотришь, а его и нет. Как призрак. Кто его видел? Ты можешь потребовать назад туфли или красное дерево. Но ты не можешь потребовать назад секрет, если ты его рассказал.

- Мы с вами говорим о призраках, - спокойно сказал И Пын. - А призраки действительно исчезают. Никакого секрета я вам не говорил. Вам это все приснилось. Если вы станете об этом рассказывать, вас спросят, кто вам сказал. Вы скажете: "И Пын". А И Пын скажет: "Нет". И тогда все скажут: "Вам это привиделось", и станут над вами смеяться.

И чувствуя, что собеседник начинает сдаваться перед превосходством его логики, И Пын многозначительно умолк.

- Мы с вами поговорили, и наш разговор растаял в воздухе, - продолжал он через несколько секунд. - Вы правильно сказали, что слова - это призраки. А я когда продаю секреты, то продаю не призраки. Я продаю туфли. Я продаю красное дерево. Продаю доказательства. Верные доказательства. Они много на весах потянут. Если их записать на бумаге - по всем правилам, чтобы запись была законной, - бумагу можно порвать. Но факты - не бумага, их можно укусить и сломать себе зуб. Слова исчезли, как утренний туман. А в руках у меня остались доказательства. И за доказательства вы заплатите мне шестьсот долларов золотом, иначе люди будут смеяться над вами за то, что вы слушаете призраков.

- Ладно, - сказал Торрес, которого убедили доводы И Пына. – Показывай мне твои доказательства, - чтобы одни я мог порвать, как бумагу, а другие - попробовать на зуб.

- Раньше заплатите мне шестьсот долларов золотом.

- После того как ты покажешь мне свои доказательства.

- Вы сначала выложите шестьсот долларов - и доказательства ваши: хотите рвите их, как бумагу, хотите - кусайте. Вы обещали заплатить. Но обещание - ветерок, призрак. Мне же нужны деньги настоящие, а не призраки. Заплатите мне настоящими деньгами, чтоб я мог порвать их или попробовать на зуб.

В конце концов Торресу пришлось уступить и заплатить вперед за документы, старые письма, детский медальон и несколько детских вещичек, осмотром которых он остался вполне доволен. И Торрес не только заверил И Пына, что вполне удовлетворен сделкой, но, по настоянию последнего, даже выплатил ему лишнюю сотню, чтобы тот исполнил для него одно поручение.

Тем временем в ванной, соединявшей их спальни. Генри и Френсис, переодевшись в свежее белье, брились безопасными бритвами и напевали:

Мы - спина к спине - у мачты,

Против тысячи вдвоем.

А на своей изящно обставленной половине Леонсия, с помощью двух портних индианок, приветливо и великодушно посвящала королеву в тайны туалета цивилизованной женщины, и ей было и смешно и грустно. Королева - женщина до мозга костей - не скрывала своего безудержного восторга перед прелестными платьями, бельем и украшениями, которыми был полон гардероб Леонсии. Обе получали искреннее удовольствие от возни с тряпками, а искусные портнихи, сделав тут стежок, там складку, подгоняли тем временем несколько платьев Леонсии на более тонкую фигуру королевы.

- Вам совсем не нужен корсет, - заметила Леонсия, окидывая королеву оценивающим взглядом. - Такие фигуры, как у вас, бывают у одной женщиныиз ста. Первый раз вижу столь округлые формы у худенькой женщины. Вы... - Леонсия умолкла и отвернулась, словно для того, чтобы взять булавку с туалетного столика, на самом же деле - чтобы скрыть душившее ее волнение; и только справившись с ним, продолжала: - Вы очаровательная невеста, и Френсис может гордиться вами.

Тем временем Френсис, распевая в ванной комнате, только что покончил с бритьем, когда стук в дверь спальни заставил его оборвать песню; он пошел открыть и увидел Фернандо, одного из младших сыновей Солано, державшего в руке телеграмму. Френсис взял ее и прочел:

"Срочно возвращайтесь. Необходимы более обширные полномочия. Цены на бирже колеблются - сильное наступление на все ваши акции, кроме "Темпико петролеум", которые по-прежнему котируются высоко. Телеграфируйте, когда вас ждать. Положение серьезное. Надеюсь продержаться, если выедете немедленно. Жду срочного ответа.

Бэском."

Выйдя в гостиную, оба Моргана увидели там Энрико и его сыновей, которые открывали бутылки с вином.

- Не успел получить свою дочь обратно, - сказал Энрико, - как снова теряю ее. Но на этот раз. Генри, я легче перенесу ее потерю. На завтра назначена свадьба. И чем скорее она будет, тем лучше. Ведь этот мерзавец Торрес, наверно, уже сейчас раструбил по всему Сан-Антонио, что Леонсия вдвоем с вами ездила в горы.

Но прежде чем Генри успел выразить ему свою признательность, в комнату вошли Леонсия и королева. Тогда Энрико поднял бокал и произнес:

- За здоровье невесты...

Леонсия, не поняв, взяла со стола бокал и посмотрела на королеву.

- Нет, нет, - сказал Генри, беря у нее бокал, чтобы передать его королеве.

- Ну, знаете ли, - сказал Энрико, - нельзя пить неизвестно за что, когда тост недоговорен. Дайте-ка лучше я провозглашу его. Итак, за здоровье невест!

- Вы с Генри завтра венчаетесь! - пояснил Алесандро Леонсии.

Как ни была неожиданна и горька эта весть для Леонсии, она совладала с собой и даже отважилась с наигранной веселостью посмотреть Френсису в глаза.

- Еще один тост! - воскликнула она. - За здоровье женихов!

Френсису и так уже стоило немалых усилий согласиться на брак с королевой и сохранять при этом внешнее спокойствие, теперь же, услышав о предстоящем венчании Леонсии, он не мог оставаться спокойным. И Леонсия сразу заметила, каких трудов ему стоит взять себя в руки. Его страдания доставили ей тайную радость, и с чувством чуть ли не торжества она увидела, как он под каким-то предлогом вышел из комнаты.

Еще до этого он показал всем телеграмму. Его состояние поставлено на карту, сказал он, нужно немедленно дать ответ. И он попросил Фернандо снарядить верхового, чтобы тот отвез телеграмму на правительственную радиостанцию в Сан-Антонио.

Леонсия не стала долго додать и последовала за Френсисом. Она нашла его в библиотеке; он сидел у письменного стола перед чистым листом бумаги, мечтательно глядя на большую фотографию Леонсии, которую он снял с низкого книжного шкафчика и поставил перед собой. Тут Леонсия уже не могла больше сдерживаться - она невольно всхлипнула и покачнулась. Френсис тотчас вскочил и схватил ее в объятия, чтобы она не упала. И прежде чем они могли сообразить, что происходит, губы их слились в страстном поцелуе.

Внезапно Леонсия вырвалась из объятий Френсиса и с ужасом посмотрела на него.

- Довольно, Френсис, этому надо положить конец! - воскликнула она. - Больше того: вы не должны быть на моей свадьбе. Если вы останетесь, я не отвечаю за себя. Сегодня из Сан-Антонио в Колон уходит пароход. Вы должны уехать на нем вместе с вашей женой. Оттуда вы без труда доберетесь до Нового Орлеана на пароходе какой-нибудь фруктовой компании, а затем поездом - до Нью-Йорка. Я люблю вас, вы это знаете.

- Но мы с королевой еще не обвенчаны! - воскликнул Френсис, переставая владеть собой. - Нельзя же считать настоящим венчанием этот обряд перед алтарем бога Солнца! Мы не муж и жена - ни по обряду, ни на самом деле. Уверяю вас, Леонсия. Еще не поздно...

- Но этот обряд перед алтарем бога Солнца до сих пор связывал вас, - спокойно и решительно прервала она его. - Пусть он и связывает вас до тех пор, пока вы не приедете в Нью-Йорк или хотя бы... в Колон.

- Королева не захочет венчаться по нашим правилам, - сказал Френсис. - Она утверждает, что все женщины в ее роду венчались именно так и что обряд перед алтарем бога Солнца связывает священными узами.

Леонсия неопределенно пожала плечами, но на лице ее по-прежнему читалась твердая решимость.

- Женаты вы или не женаты, - сказала она, - вы должны оба уехать, и сегодня же. Иначе я сойду с ума. Предупреждаю вас: я не выдержу, если вы тут будете. Я не смогу, я знаю, что не смогу у вас на глазах венчаться с Генри и после венчания снова видеть вас... Пожалуйста, пожалуйста, не поймите меня неправильно. Я в самом деле люблю Генри, но... но не так, как вас. Я... мне не стыдно смело сказать вам об этом - я люблю Генри примерно так, как вы любите королеву, а вас я люблю так, как должна была бы любить Генри, как вы должны были бы любить королеву и как, я знаю, вы любите меня.

Она схватила его руку и прижала к своему сердцу.

- Вот! В последний раз! А теперь уходите! Но его руки уже обвились вокруг нее, и Леонсия ответила на его поцелуй. Однако она тотчас вырвалась из его объятий и бросилась к двери. Френсис смирился перед ее решением, потом взял ее фотографию.

- Я возьму это на память, - сказал он.

- Вы не должны этого делать, - сказала Леонсия, и лицо ее осветила нежная прощальная улыбка. - А впрочем, берите! - добавила она, повернулась и исчезла.

Итак, И Пыну предстояло еще выполнить поручение, за которое Торрес заплатил ему сто долларов вперед. На следующее утро, через несколько часов после отъезда Френсиса и королевы в Колон, И Пын явился в асьенду Солано. Энрико курил сигару на веранде, очень довольный собой и всем миром, а также тем, как в этом мире все складывается. Увидев И Пына, он сразу признал в нем вчерашнего посетителя и, прежде чем начать с ним беседу, велел Алесандро принести пятьсот песо, как было договорено накануне. Таким образом И Пын, занимавшийся торговлей секретами, не без удовольствия продал свой товар вторично. Но он остался верен указаниям, полученным от Торреса, и заявил, что сообщит секрет только в присутствии Леонсии и Генри.

- Этот секрет завязан веревочкой, - сказал И Пын, когда Генри с Леонсией явились и он стал при них развязывать пакет с доказательствами. - Сеньорита Леонсия и ее жених должны первыми осмотреть эти вещи. А потом будут смотреть все остальные.

- Что вполне справедливо, поскольку это касается прежде всего их самих, - великодушно согласился Энрико, хотя по тому, как он подозвал к столу дочь и Генри, чувствовалось, что ему не терпится поскорее ознакомиться с содержимым пакета.

Он старался сохранять равнодушный вид, но украдкой все время наблюдал за молодыми людьми. К его великому изумлению, Леонсия вдруг бросила на стол какую-то бумагу, которую она прочла вместе с Генри, и без всякого стеснения, от всего сердца обняла жениха, а потом от всего сердца и без всякого стеснения поцеловала прямо в губы. А Генри отступил и в смятении и тоске воскликнул:

- Но боже, Леонсия, ведь это же конец всему! Мы никогда не сможем быть мужем и женой!

- Что такое? - вскипел Энрико. - Какой об этом может быть разговор теперь, когда все уже готово к свадьбе? Что это значит, сэр? Это оскорбление! Вы обвенчаетесь, и обвенчаетесь сегодня же!

Генри, на которого чуть ли не столбняк нашел, лишь посмотрел на Леонсию, как бы предоставляя ей говорить.

- Но по законам божеским и человеческим, - сказала она, - ни один человек не может жениться на своей сестре. Теперь мне понятно, почему я питала к Генри такое странное чувство. Он мой брат. Мы родные брат и сестра, если эти документы не врут.

И Пын понял, что может передать Торресу приятную весть: свадьба не состоится ни сегодня, ни вообще.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Добравшись до Колона на маленьком судне, курсировавшем вдоль берега, королева и Френсис уже через четверть часа были на борту парохода, принадлежавшего "Юнайтед фрут компани". Вообще весь путь до Нью-Йорка они проделали благодаря удачному стечению обстоятельств на редкость быстро. В Новом Орлеане Френсис взял в порту такси, которое мигом примчало их с королевой на вокзал, а там быстроногие носильщики подхватили их ручной багаж и помогли вскочить в поезд, когда он уже отходил от перрона. В Нью-Йорке Френсиса встречал Бэском, и молодая чета уже в собственном автомобиле была доставлена в чересчур, пожалуй, пышную резиденцию на Ривер-сайд-драйв, которую сам Р. Г. М., отец Френсиса, построил на свои миллионы.

И так получилось, что королева, попав в Нью-Йорк, едва ли узнала мир больше, чем в ту минуту, когда начала свое путешествие, бросившись в подземную реку. Будь она обычным человеком, она была бы потрясена окружающей цивилизацией. Она же принимала все с царственной небрежностью, как дар своего царственного супруга. А в том, что Френсис - царь, она не сомневалась: ведь ему прислуживало столько рабов! Разве не была она свидетельницей этого на пароходе, да и в поезде? И здесь, прибыв в его дворец, она восприняла как нечто само собой разумеющееся то, что множество слуг выстроилось приветствовать их. Шофер распахнул дверцу лимузина. Другие слуги внесли в дом чемоданы. Френсис за все время и пальцем ни к чему не притронулся, если не считать того, что поддержал ее при выходе из машины. Даже Бэском - человек, который, как она догадалась, не принадлежал к числу слуг, - тоже служил Френсису. Она не преминула заметить, что, когда они уже входили во дворец, Бэском по приказу Френсиса сел обратно в автомобиль и куда-то спешно уехал.

У себя она правила горсткой дикарей в отрезанной от всего мира долине. А муж ее царил над королями здесь, в этой могущественной стране. Все это было так чудесно, и она с восторгом говорила себе, что ее королевское достоинство нисколько не пострадало от союза с Френсисом.

Внутреннее убранство особняка привело ее в детски-наивное восхищение. Забыв о присутствии слуг, или, вернее, не обращая на них внимания, как она не обращала внимания на прислужниц и телохранителей в своем доме у озера, она всплеснула руками при виде величественного вестибюля и мраморной лестницы, быстро взбежала наверх и заглянула в ближайшую комнату. Это была библиотека, которую она видела в Зеркале Мира в день своей встречи с Френсисом. И видение это стало сейчас явью: Френсис, обняв ее за талию, вошел вместе с нею в эту большую комнату, полную книг, - все было точно так, как она это видела на поверхности жидкого металла в золотом котле. Она вспомнила и телефоны, и биржевой телеграф, которые тоже тогда видела, - и совершенно так же, как тогда, подошла поближе к телеграфу, желая посмотреть, что это за диковина; Френсис последовал за ней, не снимая руки с ее талии.

Он начал было объяснять королеве, как действует аппарат, но тут же убедился, что посвятить ее за несколько минут во все сложности биржевых операций просто невозможно. Вдруг взгляд его выхватил на ленте цифру, указывавшую, что акции "Фриско консолидэйтед" упали на двадцать пунктов, - ничего подобного ни разу еще не случалось с акциями этой маленькой железной дороги в Айове, которую построил и финансировал еще Р. Г. М. До последнего дня своей жизни он верил, что акции этой железной дороги способны выдержать любую бурю и устоять, даже если половина банков и весь Уолл-стрит вылетят в трубу.

Королева, разволновавшись, заметила, что Френсис взволнован не меньше ее.

- Эта вещь тоже волшебная, как мое Зеркало Мира... - полуутвердительно, полувопросительно сказала она.

Френсис кивнул.

- Я понимаю: она раскрывает тебе тайны, - продолжала королева, - как мой золотой котел. Она показывает тебе здесь, в этой комнате, что творится во всем мире. То, что ты видишь сейчас, тревожит тебя. Это мне ясно. Но только что же может тревожить тебя в этом мире, где ты один из величайших королей?

Френсис открыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал: как объяснить ей все это, как описать картины, что замелькали в эту минуту перед его мысленным взором, - убегающие вдаль железнодорожные пути и огромные пароходные пристани; многолюдные вокзалы и шумные доки; рудокопы, работающие в рудниках Аляски, Монтаны и Долины Смерти; оседланные мостами реки и обузданные водопады; провода высокого напряжения, перекрещивающиеся над долинами, низинами и болотами на высоте двухсот футов, - словом, всю технику, экономику и финансы в условиях цивилизации XX века.

- Тебя что-то тревожит, - настойчиво повторила королева. - А я - увы! - не могу тебе помочь. Нет больше моего золотого котла. Никогда я не увижу в нем того, что творится в мире. У меня нет уже власти над будущим. Я теперь просто женщина, беспомощная и беззащитная в этом огромном чужом мире, в который ты меня привел. Я просто женщина и твоя жена, Френсис, - жена, которая гордится тобой.

В эту минуту Френсису даже показалось, что он любит ее. Бросив ленту биржевого телеграфа, он крепко прижал ее к себе, а затем подошел к батарее выстроившихся на столе телефонов. "Она - прелесть, - подумал он. – В ней нет ни хитрости, ни коварства, она просто женщина, настоящая женщина, до мозга костей, любящая и достойная любви. Но, увы, Леонсии суждено, видно, вечно стоять между нами".

- Еще одно волшебство! - пробормотала королева, когда Френсис, вызвав контору Бэскома, заговорил в трубку.

- Мистер Бэском должен через полчаса вернуться к себе. Это говорит Морган, Френсис Морган. Мистер Бэском уехал к себе в контору минут пять назад. Когда вы его увидите, скажите ему, что я выехал следом за ним и буду у вас почти одновременно с ним. У меня к нему важное дело. Скажите, что я уже выехал. Благодарю вас. До свидания.

Естественно, что королева, очутившись в этом огромном, полном чудес доме, думала, что Френсис покажет ей все, и была очень огорчена, услышав, что он должен немедленно выехать в некое место, именуемое Уолл-стритом.

- Что же заставляет тебя расстаться со мной и гонит куда-то, точно ты раб? - с оттенком недовольства в голосе спросила она.

- Бизнес - и это для меня очень важно, - сказал он с улыбкой и поцеловал ее.

- А кто этот Бизнес и почему он имеет такую власть над тобой, могущественным королем? Так зовут твоего бога, которому все вы поклоняетесь, как мой народ поклоняется богу Солнца?

Френсис улыбнулся, удивляясь меткости ее сравнения, и сказал:

- Да, это великий американский бог. И бог очень грозный: когда он карает, то карает быстро и ужасно.

- И ты вызвал его недовольство? - спросила она.

- Увы, да, хоть я и не знаю чем. Мне нужно ехать сейчас на Уолл-стрит...

- Это там его алтарь находится? - перебила она его вопросом.

- Да, там находится его алтарь, - подтвердил он, - и там я узнаю, чем я его прогневил и чем могу умилостивить, чтобы искупить свою вину.

Френсис попытался наскоро объяснить ей роль и обязанности горничной, которую он еще телеграммой из Колона распорядился здесь нанять, но это нимало не заинтересовало его молодую супругу; перебив его, она заметила, что горничные - это, по-видимому, то же самое, что женщины индианки, которые прислуживали ей в Долине Затерянных Душ, и прибавила, что привыкла к их услугам с самого детства, с тех пор как мать еще только начинала учить ее английскому и испанскому языкам.

Но когда Френсис, взяв шляпу, поцеловал на прощанье королеву, она все-таки смягчилась и пожелала ему удачи перед алтарем его бога.

После нескольких интереснейших часов, проведенных на своей половине, где ее водила по всем уголкам и нас водила горничная француженка, говорившая по-испански, а затем некая пышная матрона, по виду тоже королева (но на самом деле безусловно нанятая служить ей и Френсису), вместе с двумя девушками-помощницами обмерила ее со всех сторон и долго восхищалась ее фигурой, новая хозяйка дома спустилась вниз по величественной лестнице, чтобы хорошенько осмотреть библиотеку с ее волшебными телефонами и биржевым телеграфом.

Долго глядела она на биржевой телеграф, прислушиваясь к его прерывистому постукиванию. Как странно: она ведь умеет читать и по-английски и по-испански, но что значат эти таинственные значки на ленте - понять не может. Затем она принялась обследовать телефон. Она видела, как делал Френсис, и приложила ухо к микрофону. Потом, припомнив, что он поступал иначе, сняла трубку с крючка и поднесла к уху. И вдруг в ушах ее раздался чей-то голос - несомненно, женский, да так близко, что королева, вздрогнув от неожиданности, в испуге уронила трубку и отскочила от аппарата. В эту минуту Паркер, старый камердинер Френсиса, случайно вошел в комнату. Королева не заметила его раньше в толпе слуг; костюм камердинера был столь безукоризнен и осанка столь благородна, что она приняла его скорее за друга Френсиса, чем за слугу, - за доверенного человека, вроде Бэскома, который встретил их на вокзале в машине Френсиса и ехал вместе с ними, как равный, а потом без рассуждении отправился выполнять приказания ее мужа.

Серьезная мина Паркера смутила ее, она рассмеялась и жестом указала на телефон, как бы спрашивая, что это такое. Камердинер все с той же серьезной миной поднял трубку, негромко сказала в нее: "Ошибка" - и повесил на место. За эти несколько секунд в сознании королевы произошла целая революция. Голос, который она слышала, был вовсе не голосом бога или духа, а просто голосом женщины.

- Где эта женщина? - спросила она.

Паркер еще больше выпрямился, принял еще более сосредоточенный вид и поклонился.

- Здесь, в доме, спрятана женщина, - возбужденно заговорила королева. - Я слышала ее голос в этой штуке. Она, должно быть, рядом, в соседней комнате...

- Это телефонистка, - сказал Паркер, пытаясь приостановить поток ее слов.

- Мне безразлично, как ее зовут! - прервала его королева. - Я не потерплю, чтобы в этом доме была еще какая-то женщина, кроме меня. Попросите ее уйти. Я гневаюсь!

Но Паркер лишь еще больше выпрямился и принял еще более сосредоточенный вид. Тогда вдруг новая мысль пришла в голову королеве: быть может, этот почтенный джентльмен занимает в иерархии малых царьков куда более высокое положение, чем она думала? Быть может, он почти равен Френсису? А она обращается с ним, как с человеком, намного, очень намного ниже ее мужа.

Королева схватила Паркера за руку и, несмотря на его явное сопротивление, потащила за собой на диван и заставила сесть рядом. Окончательно смутив старого камердинера, она взяла из коробки несколько конфет и стала угощать его, суя ему в рот шоколадку всякий раз, как он пытался что-то возразить.

- Скажите, - спросила она, наконец, набив ему полный рот конфет, - разве в вашей стране принято многоженство?

Услышав столь прямой и откровенный вопрос, Паркер вытаращил глаза и чуть не подавился шоколадом.

- О, я отлично понимаю, что значит это слово, - заверила она его. – И спрашиваю вас еще раз: разве в вашей стране принято многоженство?

- В этом доме, сударыня, нет женщин, кроме вас, если не считать служанок, - проговорил, наконец, Паркер. - Этот голос, который вы слышали, принадлежит женщине, находящейся не здесь, а за много миль отсюда, и она к вашим услугам, как и к услугам всех, кто желает разговаривать по телефону.

- Она рабыня тайны? - спросила королева, начиная смутно понимать, в чем дело.

- Да, - подтвердил камердинер ее мужа. - Она рабыня телефона.

- Летающих слов?

- Да, сударыня, если вам угодно - летающих слов. - Он уже дошел до полного отчаяния, не зная, как ему выпутаться: в такую переделку он еще ни разу не попадал за все время своей службы. - Хотите, сударыня, я покажу вам, как пользоваться телефонным аппаратом? Рабыня летающих слов - к вашим услугам в любое время дня и ночи. Если вы пожелаете, она соединит вас с вашим супругом, мистером Морганом, и вы сумеете поговорить с ним.

- Сейчас?

Паркер кивнул, встал с дивана и подвел королеву к телефону.

- Сначала, - поучал он ее, - вы будете разговаривать с рабыней. Как только вы снимете эту штуку с крючка и поднесете к уху, рабыня заговорит с вами. Она всегда спрашивает одно и то же: "Номер?" А иногда говорит: "Номер? Номер?" Порой она бывает очень раздражительна. Когда она спросит: "Номер? ", вы скажете: "Эддистоун, двенадцать-девяносто два". Рабыня повторит за вами: "Эддистоун, двенадцать-девяносто два?" А вы скажете: "Да, пожалуйста..."

- Я должна сказать рабе "пожалуйста"? - прервала его королева.

- Да, сударыня. Эти рабыни летающих слов - рабыни совсем особенные, которых никто никогда не видит. Я уже немолодой человек, однако за всю свою жизнь я ни разу не видел телефонистки... Итак, через несколько секунд другая рабыня, тоже женщина, но находящаяся на расстоянии многих миль от первой, скажет вам: "Эддистоун, двенадцать-девяносто два". А вы скажете: "Я, миссис Морган. Я хочу поговорить с мистером Морганом, который, насколько мне известно, находится в кабинете мистера Бэскома". Потом вы подождете - с полминуты или с минуту, - и мистер Морган начнет говорить с вами.

- Через много-много миль?

- Да, сударыня, и будет слышно его так, точно он в соседней комнате. А когда мистер Морган скажет: "До свидания", вы тоже скажете: "До свидания" - и повесите трубку, как я это сделал.

И королева проделала все, что сказал ей Паркер. Две разные рабыни ответили ей, повинуясь названной ею магической цифре. И вот уже Френсис разговаривает с нею, смеется, просит не скучать и обещает быть дома не позже пяти часов.

А для Френсиса весь этот день был заполнен делами и волнениями.

- Что за тайный враг у вас завелся? - снова и снова спрашивал его Бэском, но Френсис всякий раз лишь качал головой, отказываясь понять, кто бы это мог быть.

- Ведь вы же сами видите: там, где вы ни при чем, положение на бирже вполне устойчивое. А что происходит с вашими акциями? Начнем с "Фриско консолидэйтед". Никакими причинами и домыслами нельзя объяснить, почему акции этой компании так резко падают вниз. И заметьте: падают акции только ваших предприятий. Компания "Нью-Йорк, Вермонт энд Коннектикут" выплачивала последние четыре квартала пятнадцать процентов дивиденда, и акции ее казались так же непоколебимы, как стены Гибралтара. Тем не менее они полетели вниз, и полетели здорово. То же самое происходит с акциями "Монтана Лоуд", медных рудников в Долине Смерти, "Импириэл Тангстен" и "Норс-Уэстерн электрик". А возьмите акции "Аляска Тродуэлл"? Они были устойчивее скалы. Наступление на них началось лишь вчера под вечер. К закрытию биржи они упали на восемь пунктов, а сегодня - на целых шестнадцать. Все это акции предприятий, в которые вложен ваш капитал. Никакие другие бумаги не затронуты. Во всем остальном положение на бирже вполне устойчиво.

- Но ведь и акции "Тэмпико петролеум" тоже устойчивы! – возразил Френсис. - А в это предприятие у меня больше всего денег вложено.

Бэском в отчаянии пожал плечами:

- Вы уверены, что не можете назвать никого, кто способен на такое? Неужели вам не приходит на ум, кто этот ваш враг?

- Ей-богу, нет, Бэском! Ни на кого не могу подумать. У меня нет никаких врагов просто потому, что после смерти отца я совсем не занимался делами. "Тэмпико петролеум" - единственное предприятие, которым я интересовался, но с его акциями пока все обстоит благополучно. - Он неторопливо подошел к биржевому телеграфу. - Вот видите, продано еще пятьсот акций по цене на полпункта выше, чем до сих пор.

- И все-таки кто-то за вами охотится, - заверил его Бэском. - Это ясно как божий день. Я просматриваю все отчеты об этих предприятиях, которые я назвал вам. Факты в них подтасованы - подтасованы искусно и тонко, чтобы создать как можно более мрачное впечатление. Почему, например, "Норс-Уэстерн" не выплатила дивидендов? Почему в таких черных тонах составлен отчет Малэни о предприятиях "Монтана Лоуд"? Ладно, не будем говорить об этих тенденциозных отчетах. Но почему такое количество акций выбрасывается на рынок? Дело ясное: кто-то ведет наступление, по-видимому, на вас - и, поверьте, наступление это не случайно; оно подготавливалось медленно и неуклонно. Катастрофа может разразиться при первых же слухах о войне, о большой забастовке или финансовой панике, - словом, при первом же событии, которое ударит по всему биржевому рынку.

Посмотрите, в каком вы сейчас положении: акции всех предприятий, кроме тех, что вы финансируете, вполне устойчивы. Я все это время старался покрывать разницу между себестоимостью и продажной ценой акций, и это мне удавалось. Но значительная часть ваших дополнительных обеспечении уже израсходована, а разница между себестоимостью и продажной ценой акций продолжает уменьшаться. Это не пустяк. Это может привести к краху. Положение весьма щекотливое.

- Но у нас есть "Тэмпико петролеум" - тут счастье все еще улыбается нам: эти акции могут пойти в качестве обеспечения под все остальное, - сказал Френсис. - Правда, мне бы очень не хотелось трогать их, - добавил он.

Бэском покачал головой:

- Мы должны считаться с возможностью революции в Мексике и с тем, что наше собственное правительство отличается удивительной мягкотелостью. Если мы введем в игру акции "Тэмпико петролеум", а там начнется какая-нибудь серьезная заваруха - вам конец, вы будете разорены и пущены по миру.

И все-таки, - в заключение сказал Бэском, - я не вижу иного выхода, как прибегнуть к помощи акций "Тэмпико петролеум". Я истощил почти все ресурсы, которые вы мне оставили. А то, что происходит с нами, - это не внезапный наскок. Это медленное и упорное наступление, которое напоминает мне движение ледника, сползающего с горы. Все эти годы, что я веду ваши дела на бирже, мы впервые попадаем в такой тупик. Теперь поговорим о вашем финансовом положении вообще. Финансами вашими ведает Коллинз, и ему должно быть все известно. Но вам необходимо быть в курсе всех дел. Какие бумаги вы можете дать мне в качестве обеспечения? Какие - сейчас и какие - завтра? Какие на будущей неделе и в последующие три недели?

- Сколько же вам надо? - в свою очередь, спросил Френсис.

- Миллион долларов сегодня, до закрытия биржи. - Бэском красноречиво указал на биржевой телеграф. - И по крайней мере еще двадцать миллионов в ближайшие три недели, если - советую вам хорошенько запомнить это "если" - если все в мире будет спокойно и положение на бирже останется таким же, каким оно было последние полгода.

Френсис с решительным видом встал и потянулся за шляпой.

- Я немедленно еду к Коллинзу. Он гораздо лучше осведомлен о состоянии моих дел, чем я сам. Я вручу вам до закрытия биржи по крайней мере миллион, и я почти уверен, что смогу вручить вам остальное в течение ближайших недель.

- Помните, - предупредил его Бэском, пожимая ему руку, - самое зловещее в этой направленной против вас атаке - методическая неторопливость, с какою она развертывается. И это не маскарадная шутка, а широко задуманная кампания, и ведет ее, по всей вероятности, какой-нибудь крупный туз.

Не раз за этот день и вечер рабыня летающих слов подзывала королеву к аппарату и соединяла с мужем. К своему великому восторгу, королева обнаружила у себя в спальне, возле кровати, телефон, по которому, вызвав кабинет Коллинза, она пожелала спокойной ночи Френсису и попыталась даже поцеловать его, в ответ на что услышала какой-то странный, неясный звук - его ответный поцелуй.

Королева сама не знала, долго ли она спала. Но, проснувшись, она из-под полуопущенных век увидела, что Френсис глядит на нее с порога; потом он тихонько вышел из спальни. Она тут же вскочила и побежала к дверям, но Френсис уже спускался по лестнице.

"Опять у него неприятности с американским богом", - подумала королева, догадавшись, что Френсис, видимо, направляется в эту удивительную комнату - библиотеку, чтобы прочесть на ленте стрекочущего аппарата угрозы и предупреждения гневного бога. Королева посмотрелась в зеркало, заколола волосы и, самодовольно улыбаясь, надела капот - еще одно чудесное доказательство внимания, предупредительности и заботы Френсиса.

У входа в библиотеку она остановилась, услышав за дверью чей-то чужой голос. Первой ее мыслью было, что это волшебный телефон, - но нет, не может быть, слишком громко и слишком близко звучит этот голос. Заглянув в щелку, она увидела двух мужчин, сидящих в больших кожаных креслах друг против друга. Френсис, осунувшийся от забот и волнений, был все еще в дневном костюме, тогда как другой был во фраке. Она слышала, как тот, другой, называл ее мужа "Френсис", а ее муж в ответ называл его "Джонни". Это обстоятельство, а также непринужденный тон беседы дали ей понять, что они старые, близкие друзья.

- Так я тебе и поверю, Френсис, - говорил тот, другой, - что ты там, в Панаме, вел монашеский образ жизни! Уж, наверно, раз десять дарил свое сердце прекрасным сеньоритам!

- Только одной, - после паузы сказал Френсис, глядя, как заметила королева, прямо в глаза своему другу. - Больше того, - продолжал он, снова помолчав, - я в самом деле потерял сердце... но не голову. Джонни Пасмор, ох, Джонни Пасмор, ты просто повеса и ловелас, и ничего ты в жизни не знаешь. Так вот: в Панаме я встретил самую чудесную девушку на свете; я счастлив, что дожил до встречи с нею, и был бы рад умереть за нее. Это пылкое, страстное, нежное, благородное существо - королева, да и только.

И королева, которая слышала его слова и видела его восторженное лицо, улыбнулась горделиво и неясно: какого любящего мужа обрела она.

- Ну, а дама... мм... отвечала тебе взаимностью? - спросил Пасмор.

Королева увидела, как Френсис многозначительно кивнул.

- Она любит меня так же, как я люблю ее, - серьезно ответил он. – Это я знаю наверное. - Он вдруг поднялся со своего кресла. - Подожди, я сейчас покажу тебе ее.

Френсис направился к двери, а королева, несказанно обрадованная признанием мужа, мгновенно шмыгнула в соседнюю роскошную комнату непонятного назначения, которую горничная называла гостиной. Она с поистине детским волнением представляла себе, как удивится Френсис, не найдя ее в постели, и лукаво смотрела ему вслед. А он взбежал по широкой мраморной лестнице и через минуту вернулся. Сердце королевы слегка сжалось, когда она заметила, что он не проявляет никакого беспокойства по поводу ее отсутствия в спальне. В руке он нес свернутый в трубку кусок тонкого белого картона и, не глядя по сторонам, прошел прямо в библиотеку.

Посмотрев в щелку, королева увидела, что он развернул свиток и, положив его перед Джонни Пасмором, сказал:

- Суди сам. Вот она.

- Но почему у тебя такой похоронный вид? - спросил Джонни Пасмор после тщательного изучения фотографии.

- Потому что мы встретились слишком поздно. Я был вынужден жениться на другой. И я расстался с ней навсегда за несколько часов до ее венчания с другим. Этот брак был решен еще прежде, чем мы узнали о существовании друг друга. Та, на которой я женился, да будет тебе известно, - хорошая, чудесная женщина. Я всю жизнь буду предан ей. Но, к несчастью, сердцем моим она никогда не завладеет.

Эти слова открыли королеве всю горькую правду. Ей стало дурно, и, едва не лишившись чувств, она схватилась за сердце. Хотя разговор в библиотеке продолжался, она уже не слышала ни слова из того, что там говорилось. Медленно, огромным усилием воли она овладела собой. Наконец, ссутулившись, похожая больше на скорбную тень той блестящей красавицы и гордой жены, какою она была всего несколько минут назад, королева, шатаясь, прошла через вестибюль и медленно, точно в страшном сне, точно на каждой ноге у нее гиря привязана, стала подниматься по ступенькам. Очутившись в спальне, она утратила всякую власть над собой. В ярости сорвала с пальца кольцо Френсиса и принялась топтать его ногами. Сорвала с себя ночной чепец и черепаховые шпильки и тоже принялась их топтать. Потом, содрогаясь от рыданий и бормоча что-то невнятное, королева бросилась на кровать, ее трясло как в лихорадке; но когда Френсис, направляясь к себе в комнату перед сном, заглянул к ней в спальню, она нашла в себе силы притвориться спящей и ничем не выдать своего горя.

Целый час, показавшийся ей вечностью, она дожидалась, чтобы он уснул. Лишь после этого встала, взяла острый, украшенный драгоценными камнями кинжал, который она привезла с собой из Долины Затерянных Душ, и осторожно, на цыпочках, прокралась в его комнату. Там, на туалетном столике, лежал этот кусок картона - большая фотография Леонсии. Королева в нерешительности остановилась, сжимая кинжал так, что драгоценные камни на рукоятке впились ей в пальцы и в ладонь. Кого же ударить: мужа или Леонсию? Она шагнула к его постели и уже занесла руку для удара, но тут дотоле сухие глаза ее увлажнились, и слезы, точно завеса из тумана, скрыли от нее мужа. Она всхлипнула и опустила руку, сжимавшую кинжал.

Тогда она приняла другое решение и быстро направилась к туалетному столику. Внимание ее привлекли лежавшие там карандаш и блокнот. Она нацарапала два слова, вырвала из блокнота листок, положила фотографию Леонсии на блестящую, полированную поверхность стола, накрыла ее этим листком и нанесла удар, - он пришелся точно между глаз соперницы; острие кинжала вонзилось в дерево, рукоятка качнулась и застыла.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Пока в Нью-Йорке происходили всякие события и Риган ловко продолжал свое гигантское наступление на все акции Френсиса, а Френсис и Бэском тщетно пытались выяснить, кто этим занимается, в Панаме тоже происходили не менее важные события, которые столкнули Леонсию и семейство Солано с Торресом и начальником полиции и в которых отнюдь не последнюю роль играл некто И Пын - толстый китаец с лунообразной физиономией.

Маленький старикашка судья - ставленник начальника полиции - похрапывал на заседании суда в Сан-Антонио. Он безмятежно проспал таким образом уже около двух часов, время от времени вскидывая голову и что-то глубокомысленно бормоча во сне, хотя дело, которое разбиралось, и было весьма серьезным: обвиняемому грозила ссылка на двадцать лет в Сан-Хуан, где даже самые крепкие люди выдерживали не более десяти. Но судье не было нужды вслушиваться в показания свидетелей или в прения сторон: прежде, чем начался разбор дела, в мозгу его уже сложилось решение, и он заранее вынес приговор в соответствии с пожеланиями шефа. Наконец, защитник окончил свою весьма пространную речь, секретарь суда чихнул, и судья проснулся. Он проворно огляделся вокруг и изрек:

- Виновен.

Никто не удивился, даже сам подсудимый.

- Предстать завтра утром перед судом для заслушания приговора! Следующее дело!

Отдав такое распоряжение, судья уже приготовился погрузиться снова в сон, как вдруг увидел Торреса и начальника полиции, входивших в зал. По тому, как блестели глаза шефа, судья сразу понял, что надо делать, и быстро закрыл судебное присутствие.

Через пять минут, когда зал опустел, начальник полиции заговорил:

- Я был у Родригеса Фернандеса. Он говорит, что это настоящий камень и что хотя от него немало отойдет при шлифовке, тем не менее он готов дать за него пятьсот долларов золотом. Покажите камешек судье, сеньор Торрес, а заодно и остальные - из тех, что побольше.

Тут Торрес начал лгать. Он вынужден был лгать: не мог же он признаться в том, что Солано и Морганы с позором отобрали у него камни и самого его вышвырнули из асьенды! И так искусно он лгал, что убедил даже начальника полиции, а судья - тот принимал на веру решительно все, что требовал шеф, сохраняя независимое суждение только по части спиртных напитков. Вкратце рассказ Торреса, если освободить его от множества цветистых подробностей, которыми тот его уснастил, сводился к следующему: он, Торрес, был уверен, что ювелир занизил оценку камней, и потому отправил их своему агенту в Колон с приказанием переслать дальше - в Нью-Йорк, фирме "Тиффани" - для оценки, а возможно, и для продажи.

Когда они вышли из зала суда и стали спускаться по ступеням между глинобитными колоннами, хранившими следы пуль всех революций, какие были, начальник полиции сказал:

- Так вот, поскольку нам необходима защита закона, чтобы отправиться за этими драгоценностями, а главное - поскольку мы оба любим нашего доброго друга - судью, мы выделим ему скромную долю из того, что найдем. Он будет замещать нас на время нашего отсутствия из Сан-Антонио и, если потребуется, окажет нам поддержку законом.

Как раз в это время за одной из колонн, низко надвинув на глаза шляпу, сидел И Пын. Был он тут не случайно. Давно уже он понял, что ценные секреты, порождающие тревоги и волнения в сердцах людей, как правило, витают вокруг судебных помещений, где эти волнения, достигнув наивысшего накала, выставляются напоказ. Никто не знает, в какую минуту можно наткнуться на тайну или услышать секрет. И вот И Пын, подобно рыболову, забросившему в море сеть, наблюдал за истцами и ответчиками, за свидетелями той и другой стороны и даже приглядывался к завсегдатаям судебных заседаний и случайной публике.

В это утро единственным человеком, внушившим И Пыну смутные надежды, был оборванный старик пеон, который выглядел так, точно он всю жизнь чересчур много пил и теперь немедленно погибнет, если ему не поднесут стаканчик. Глаза у него были мутные, с красными веками, но на изможденном лице читалась отчаянная решимость. Когда зал суда опустел, он вышел и занял позицию на ступеньках у колонны.

"Зачем собственно он тут стоит? - недоумевал И Пын. - Ведь в суде осталось лишь трое заправил Сан-Антонио - шеф, Торрес и судья!" Какая связь могла существовать между ними, или кем-нибудь из них, и этим жалким пьянчужкой, который под палящими лучами полуденного солнца трясется точно на морозе? Хотя И Пын и не знал ничего, но подсознательно чувствовал, что подождать стоит: а вдруг, как это ни маловероятно, что-нибудь да клюнет! И так, растянувшись на камне за колонной, где ни один атом тени не защищал его от испепеляющего и столь ненавистного ему солнца, И Пын принял вид человека, любящего погреться на солнышке. Старый пеон сделал шаг, покачнулся, чуть было не упав при этом, но все-таки ухитрился привлечь внимание Торреса и побудить его отстать от своих спутников. А те прошли немного и остановились, поджидая его. Они переминались с ноги на ногу и всячески выражали сильнейшее нетерпение, точно стояли на раскаленной жаровне, хотя вели в это время между собою оживленный разговор.

И Пын тем временем внимательно следил за разговором между величественным Торресом и жалким пеоном, не упуская ни единого слова или жеста.

- Ну, что там еще? - грубо спросил Торрес.

- Денег, немного денег! Ради бога, сеньор, немножко денег! – затянул старик.

- Ты же получил свое, - рявкнул на него Торрес. - Когда я уезжал, я дал тебе вдвое больше того, что тебе нужно, чтобы прожить не две недели, как обычно, а целый месяц. Так что теперь ты у меня еще две недели не получишь ни одного сентаво.

- Я кругом должен, - продолжал хныкать старик, весь дрожа от жажды алкоголя, хотя он совсем недавно предавался возлияниям.

- Хозяину пулькерии "У Петра и Павла"? - с презрительной усмешкой безошибочно угадал Торрес.

- Хозяину пулькерии "У Петра и Павла", - откровенно признался тот. - И доска, на которой он записывает мои долги, уже вся заполнена. Мне теперь ни капли в долг не дадут. Я бедный, несчастный человек: тысяча чертей грызет меня, когда я не выпью пульки.

- Безмозглая свинья, вот ты кто! Старик вдруг выпрямился с удивительным достоинством, словно осененный величайшей мудростью, и даже перестал дрожать.

- Я старый человек, - торжественно произнес он. - В моих жилах и в моем сердце остывает кровь. Желания молодости исчезли. Мое разбитое тело не дает мне возможности работать, хоть я и хорошо знаю, что труд дает облегчение и забвение. А я не могу ни работать, ни забыться. Пища вызывает у меня отвращение и боль в желудке. Женщины для меня - все равно что чума; мне противно подумать, что я когда-то желал их. Дети? Последнего из своих детей я похоронил двенадцать лет назад. Религия пугает меня. Смерть? Я даже во сне с ужасом думаю о ней. Пулька - о боги! – это единственная моя отрада, только она и осталась у меня в жизни!

Ну, и что же, если я пью слишком много? Ведь это потому, что мне нужно многое забыть и у меня осталось слишком мало времени, чтобы погреться в лучах солнца, прежде чем тьма навеки скроет его от моих старческих глаз.

Торрес сделал нетерпеливое движение, точно собираясь уйти: разглагольствования старика явно раздражали его.

- Несколько песо, всего лишь несколько песо! - взмолился старый пеон.

- Ни одного сентаво! - решительно отрезал Торрес.

- Очень хорошо! - так же решительно сказал старик.

- Что это значит? - раздраженно спросил Торрес, заподозрив недоброе.

- Ты что, забыл? - ответил старик столь многозначительно, что И Пын навострил уши: по какой это причине Торрес выплачивает старику что-то вроде пенсии или пособия?

- Я ведь плачу тебе, как мы условились, за то, чтоб ты забыл, - сказал Торрес.

- А я никогда не забуду того, что видели мои старые глаза, а они видели, как ты всадил нож в спину сеньора Альфаро Солано, - ответил старик.

Хотя И Пын продолжал неподвижно сидеть за колонной, изображая греющегося на солнышке человека, - внутренне он "вскочил на ноги". Солано - люди именитые и богатые. И то, что Торрес убил одного из них, - секрет, за который можно получить немалый куш.

- Скотина! Безмозглая свинья! Грязное животное! - Торрес в ярости сжал кулаки. - Ты смеешь так разговаривать потому, что я слишком добр к тебе. Только сболтни что-нибудь - и я мигом сошлю тебя в Сан-Хуан. Ты знаешь, что это значит. Тебя не только во сне будет преследовать страх перед смертью, но и наяву. При одном взгляде на сарычей ты задрожишь от страха, - ведь ты будешь знать, что очень скоро они растащат твои кости. И в Сан-Хуане тебе уже не видать пульки. Те, кого я отправляю туда, забывают даже, какой у нее вкус. Так как же? А? Ну вот, так-то лучше. Ты подождешь еще две недели, и тогда я снова дам тебе денег. А не станешь ждать - не видать тебе ни капли пульки до самой смерти: я уж постараюсь, чтобы сарычи Сан-Хуана занялись тобой.

Торрес круто повернулся на каблуках и пошел дальше. И Пын смотрел вслед ему и двум его спутникам до тех пор, пока все трое не скрылись из виду; тогда он вышел из-за колонны и увидел, как старик, потеряв надежду опохмелиться, рухнул на землю и, охая, стеная, завывая, содрогался всем телом, как содрогается в агонии умирающее животное; пальцы его бессознательно щипали лохмотья вместе с кожей, точно он срывал с себя множество сколопендр. И Пын уселся рядом с ним и разыграл спектакль, - он был большой выдумщик и мастер на такие штуки. Вытащив из кармана несколько золотых и серебряных монет и позвякивая ими, он начал их пересчитывать; этот мелодичный и чистый звон казался уху обезумевшего от жажды пеона журчанием и бульканьем целых фонтанов пульки.

- Мы с тобой мудрые люди, - сказал ему И Пын в напыщенном испанском стиле, продолжая позвякивать монетами, в то время как пьяница снова принялся хныкать и клянчить несколько сентаво на стаканчик пульки. - Мы с тобой мудрые люди, старик. Давай посидим здесь и расскажем друг другу, что нам известно о мужчинах и женщинах, о жизни и любви, о гневе и внезапной смерти, о ярости, сжигающей сердце, и о холодной стали, вонзающейся в спину; и вот если ты расскажешь мне что-нибудь интересное, я дам тебе столько пульки, что она у тебя из ушей потечет и затопит глаза. Ты любишь пульку, а? Ты хочешь выпить сейчас стаканчик, сейчас, очень скоро?

Этой ночи, когда начальник полиции и Торрес снаряжали под покровом темноты свою экспедицию, суждено было остаться в памяти всех, кто жил в асьенде Солано. События начали развиваться еще до наступления ночи. На широкой веранде только что отобедали, и все мужчины Солано, включая Генри, который вошел теперь в состав семьи благодаря своему родству с Леонсией, пили кофе и курили сигареты. Внезапно на ступеньках, озаренных луной, показалась какая-то странная фигура.

- Ни дать ни взять привидение! - сказал Альварадо Солано.

- Но привидение весьма в теле, - добавил его брат-близнец Мартинес.

- Никакое это не привидение, а обыкновенный китаец, такого не проткнешь пальцем! - рассмеялся Рикардо.

- Да ведь это тот самый, который спас нас с Леонсией от женитьбы, - заметил Генри Морган, узнавая гостя.

- Продавец секретов! - со смехом ввернула Леонсия. - И я буду очень разочарована, если он не принес ничего новенького.

- Что тебе надо, китаец? - резко спросил Алесандро.

- Симпатичный новый секрет, очень симпатичный новый секрет. Может, купите? - радостно залопотал И Пын.

- Твои секреты слишком дорого стоят, - охлаждая его пыл, сказал Энрико.

- Да, и этот новый симпатичный секрет очень дорогой, - смиренно подтвердил И Пын.

- Убирайся вон! - прикрикнул на него старый Энрико. - Я надеюсь еще долго прожить, но до самой своей смерти не стану больше слушать твои секреты.

Однако И Пын, несмотря на смиренный тон, держался весьма уверенно.

- У вас был очень замечательный брат, - сказал он. - И этот ваш очень замечательный брат, сеньор Альфаро Солано, однажды умер от удара ножом в спину. Очень хорошо. Интересный секрет, а?

Но Энрико, весь дрожа, уже вскочил на ноги и срывающимся от нетерпения голосом закричал:

- Что ты об этом знаешь?

- Сколько дадите? - спросил И Пын.

- Все, что у меня есть! - крикнул Энрико и, повернувшись к Алесандро, добавил: - Ты договорись с ним, сынок. Хорошо заплати ему, если он может подтвердить свои слова свидетельством очевидца.

- Будьте покойны, - сказал с достоинством И Пын, - свидетель есть. Он своими глазами все видел. Он видел, кто воткнул в темноте нож в спину сеньора Альфаро. Его зовут...

- Ну, ну? - задыхаясь, произнес Энрико.

- Тысячу долларов за его имя, - сказал И Пын, прикидывая, в какой валюте потребовать эту сумму. - Тысячу долларов золотом, - наконец проговорил он.

Энрико забыл, что все денежные переговоры он поручил вести старшему сыну.

- Где твой свидетель? - завопил он.

И Пын тихонько кликнул кого-то, и из кустов, что росли у подножия веранды, вылез старый пьяница, - он, как настоящий призрак, медленно приблизился к лестнице и, пошатываясь, стал подниматься по ступенькам.

В это самое время на краю города двадцать всадников, среди которых находились и жандармы Рафаэль, Игнасио, Аугустино и Висенте, охраняли караван из двадцати с лишним мулов, ожидая приказала шефа выступить в Кордильеры для никому не ведомой таинственной экспедиции. Они знали только то, что на спине у самого большого мула, которого держали в стороне от остальных животных, нагружено двести пятьдесят фунтов динамита. Еще они знали, что задержка происходит из-за сеньора Торреса, ускакавшего куда-то по берегу залива с этим страшным убийцей из племени кару - Хосе Манчено, который только по милости божьей и их шефа вот уже сколько лет ускользает от виселицы, хотя веревка давно по нем плачет.

Торрес между тем стоял в ожидании на берегу, держа под уздцы лошадь Хосе Манчено и еще одну, запасную, в то время как сам Хосе поднимался по извилистой дороге, которая вела к вершине холма, где стояла асьенда Солано. Торрес и не подозревал, что всего в каких-нибудь двадцати футах от него, в зарослях, подступавших к самому берегу, мирно спал вдрызг пьяный старик, а возле него бодрствовал совсем не сонный и совсем трезвый китаец, в поясе которого была спрятана недавно полученная им тысяча долларов. И Пын едва успел оттащить пеона с дороги и укрыться, когда Торрес показался на песчаном берегу и остановился чуть ли не рядом с ним.

А наверху, в асьенде, все члены семейства Солано отправлялись уже ко сну. Леонсия только начала было расчесывать волосы, но, услышав шуршание камешков по стеклу, подошла к окну. Предупредив ее шепотом, чтобы она не поднимала шума и никого не звала, Хосе Манчено протянул девушке измятую бумажку - записку Торреса - и с таинственным видом сказал:

- Это вам от чудака китайца, который ждет вас тут внизу, за кустами.

И Леонсия прочла нижеследующее, написанное на ужасном испанском языке:

"В первый раз я сказал вам секрет про Генри Моргана. На этот раз у меня есть секрет про Френсиса. Выйдите ко мне для разговора".

Сердце Леонсии забилось, когда она прочитала имя Френсиса, и, накинув на себя мантилью, она последовала за кару, ни минуты не сомневаясь, что ее ждет И Пын.

И Пын, сидевший на берегу и наблюдавший за Торресом, тоже ни минуты не сомневался относительно того, что происходит, когда убийца Хосе Манчено появился на дороге, неся на плече, точно мешок муки, сеньориту Солано, которую он предварительно связал и заткнул ей кляпом рот. Не сомневался И Пын и относительно того, что должно за этим последовать: он видел, как Хосе и Торрес привязали Леонсию к седлу запасной лошади и галопом поскакали по берегу. Оставив пьяного пеона спать в кустах, толстяк китаец вышел на дорогу и побежал в гору со всей прытью, на какую только был способен. Добежав до асьенды, он, еле переводя дух, поднялся по ступенькам и стал колотить в дверь руками и ногами, моля про себя всех китайских богов, чтобы какой-нибудь из этих бешеных Солано не пристрелил его, прежде чем он успеет объяснить причину такой спешки.

- Ах, боже мой, да убирайся ты к черту! - сказал ему Алесандро, когда, открыв дверь, при свете свечи разглядел лицо назойливого гостя.

- У меня большой секрет, - задыхаясь, выпалил И Пын. - Очень большой и совсем новый.

- Приходи завтра в те часы, когда люди занимаются делами, - рявкнул Алесандро, намереваясь дать китайцу пинка.

- Я не продаю этот секрет, - лепетал И Пын. - Я его вам дарю. Слушайте: сеньорита, ваша сестра... ее украли! Привязали к седлу и очень быстро погнали лошадь по берегу.

Но Алесандро, который всего каких-нибудь полчаса назад пожелал Леонсии спокойной ночи, громко рассмеялся, не веря ни одному слову китайца, и снова собрался было пинком вытолкать за дверь торговца секретами. И Пын пришел в полное отчаяние. Он вытащил из-за пояса мешочек с деньгами и, сунув его в руки Алесандро, - сказал:

- Пойдите скорее и посмотрите. Если сеньорита сейчас дома, можете оставить эту тысячу себе. Если сеньориты нет, вы отдадите деньги мне назад...

Это убедило Алесандро. Через минуту он уже будил весь дом. А еще через пять минут конюхи и пеоны, с трудом продрав глаза от крепкого сна, уже седлали и вьючили лошадей и мулов, тогда как Солано натягивали верховые костюмы и вооружались.

Вправо и влево по берегу, по множеству тропинок, ведущих в Кордильеры, рассыпался отряд Солано, ища в непроглядной тьме следы похитителей. Случаю было угодно, чтобы тридцать часов спустя одному Генри удалось напасть на след и нагнать шайку в той самой котловине, которую старый жрец майя называл Стопою бога и откуда он впервые увидел глаза богини Чиа. Там Генри и обнаружил всю банду, а также похищенную Леонсию.

Похитители только что приготовили себе завтрак и теперь уплетали его. У Генри был типичный для англосакса склад ума: ему и в голову не пришло выступить одному против двадцати и попытаться добиться справедливости - это было бы чистейшим безумием. Зато ему пришло в голову посмотреть на груженного динамитом мула, который был стреножен отдельно от других сорока мулов и, по легкомыслию, оставлен пеонами со своим опасным грузом на спине. Вместо того чтобы попытаться совершить невозможное и вызволить Леонсию, Генри, поразмыслив, решил, что в такой большой компании ничто не может угрожать женской чести, и увел мула с динамитом.

Увел он его, однако, недалеко. Притаившись в низкорослом леске. Генри вскрыл тюк и напихал во все карманы динамитных шашек, потом прихватил коробку детонаторов и небольшой моток фитилей. Сокрушенно посмотрев на остальной динамит, который он с удовольствием взорвал бы, но не посмел. Генри занялся подготовкой пути, по которому придется отступать, если ему удастся выкрасть Леонсию у ее похитителей. Подобно тому как Френсис в Хучитане усеял путь своего отступления серебряными долларами, так теперь Генри усеял путь своего отступления динамитными шашками: он закладывал шашки небольшими пучками, следя за тем, чтобы шнуры были не длиннее детонаторов и чтобы последние были прочно прикреплены к концу каждого из них.

Целых три часа бродил Генри вокруг лагеря, разбитого в Стопе бога, прежде чем ему удалось, наконец, дать знать Леонсии о своем присутствии; и еще два драгоценных часа было упущено, прежде чем она нашла возможность прокрасться к нему. Но потеря времени не была бы такой уж большой бедой, если бы их бегство не было тотчас обнаружено жандармами и остальными участниками экспедиции Торреса. Все мигом бросились к лошадям и быстро догнали беглецов.

Когда Генри, пригнув Леонсию к земле, залез вместе с ней под нависшую скалу и зарядил ружье, Леонсия запротестовала.

- У нас нет ни малейшего шанса. Генри! - сказала она. - Их слишком много. Начнется перестрелка, и тебя убьют. А тогда что станется со мной? Лучше беги, беги один и приведи сюда помощь, а пока пусть меня снова заберут в плен: так будет лучше, - твоя смерть все равно не спасет меня!

Но он покачал головой.

- Они не возьмут нас в плен, дорогая сестричка. Доверься мне и смотри в оба. Вот они едут. Теперь смотри!

Послышался цокот копыт, и на дороге показались Торрес, начальник полиции и жандармы - кто на лошадях, а кто на мулах, - видно было, что они впопыхах собирались в погоню. Генри прицелился, но не в них, а в ближнюю кочку, подле которой он заложил свою первую шашку динамита. Он нажал курок - и все вокруг заволокло густым облаком дыма и пыли. Когда это облако медленно рассеялось. Генри и Леонсия увидели, что половина людей и животных лежит на земле, а остальные стоят, потрясенные и ошеломленные взрывом.

Генри схватил Леонсию за руку, рывком поднял на ноги, и они побежали. Миновав то место, где Генри зарыл вторую партию динамита, беглецы присели передохнуть.

- На этот раз они не так скоро нас догонят! - торжествующе сказал Генри. - И чем дольше они будут нас преследовать, тем медленнее будут продвигаться вперед.

И действительно, когда преследователи снова показались в виду. Генри и его сестра заметили, что они продвигаются очень медленно и очень осторожно.

- Надо было бы всех их перебить, - сказал Генри. - Но им повезло: у меня не хватает духа их прикончить. Зато жару я им, конечно, задам.

И он снова выстрелил в заложенный динамит и снова, пользуясь смятением неприятеля, побежал вместе с Леонсией к тому месту, где была зарыта третья партия динамита.

Взорвав третий заряд, беглецы бросились к стреноженной лошади. Генри посадил девушку в седло, а сам побежал рядом, держась за стремя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Френсис велел Паркеру разбудить его в восемь часов утра, и когда Паркер, осторожно ступая, вошел в назначенное время к своему хозяину, тот еще крепко спал. Пустив воду для ванны и приготовив все для бритья, камердинер вернулся в спальню. Продолжая неслышно двигаться по комнате, чтобы дать возможность своему хозяину поспать еще несколько минут, Паркер вдруг увидел кинжал, торчащий из полированной крышки туалетного столика, - острие его проткнуло записку вместе с лежавшей под нею фотографией. Паркер посмотрел, подивился, потом, не колеблясь, приоткрыл дверь в спальню миссис Морган и, заглянув туда, быстро направился к хозяину и стал трясти его за плечо.

Френсис открыл глаза, секунду посмотрел перед собой, ничего не понимая, как это бывает, когда человек внезапно пробуждается от крепкого сна, но очень быстро вспомнил об отданном накануне приказании.

- Пора вставать, сэр, - тихим голосом сказал камердинер.

- Это всегда самое неприятное для меня время, - с улыбкой сказал Френсис и, зевнув, снова закрыл глаза: - Дай мне еще полежать минутку, Паркер. Если я задремлю, ты меня потряси.

Но Паркер тут же начал трясти его.

- Вставайте скорее, сэр. Мне кажется с миссис Морган что-то случилось: ее нет в спальне, а тут я нашел какую-то странную записку и нож. Быть может, это вам что-нибудь объяснит. Я, право, не знаю, сэр...

Френсис одним прыжком вскочил с постели; с минуту он не отрываясь смотрел на кинжал, затем извлек его из дерева, прочел и снова перечел записку, словно никак не мог понять смысл двух простых слов: "Прощай навсегда".

Но еще больше, чем записка, поразил его кинжал, воткнутый между глаз Леонсии; глядя на отверстие, оставленное кинжалом в тонком картоне, Френсис вдруг отчетливо вспомнил, что уже видел это когда-то, - и сразу в его памяти возник дом королевы на берегу озера: вот они все стоят возле золотого котла, смотрят в него и каждый видит свое. А ему тогда привиделась Леонсия, и между глаз у нее торчал нож. Френсис даже снова воткнул кинжал в фотографию и еще раз посмотрел на нее.

Объяснение напрашивалось само собой. Королева с самого начала ревновала его к Леонсии, и здесь, в Нью-Йорке, обнаружив ее фотографию на туалетном столике своего мужа, сделала столь же верный вывод, как верен был удар стального клинка в мертвое изображение. Но где она сама? Куда она девалась? Чужая в самом буквальном смысле слова всем и всему в этом огромном городе, наивная, неискушенная душа, считающая телефон волшебством, Уолл-стрит - храмом, а бизнес - нью-йоркским богом, она, должно быть, чувствует себя здесь все равно как обитательница Марса, свалившаяся вдруг на землю. Где и как провела она ночь? Где она сейчас? Да и жива ли вообще?

Френсису явственно представился морг с рядами неопознанных трупов, потом - берег океана, на который прилив выбрасывает тела утопленников... Вернул его к действительности Паркер.

- Не могу ли я быть чем-нибудь полезен, сэр? Быть может, позвонить в сыскное агентство? Ваш батюшка всегда...

- Да, да, - поспешно перебил его Френсис. - Был один человек, услугами которого он пользовался особенно охотно, - молодой такой, он работал у Пинкертона... Ты не помнишь, как его фамилия?

- Бэрчмен, сэр, - быстро ответил Паркер, направляясь уже к двери. – Я сейчас же пошлю за ним.

И вот Френсис в поисках своей жены вступил на путь новых приключений, которые открыли ему, исконному нью-йоркцу, такие стороны и уголки жизни огромного города, о которых он до этого времени не имел ни малейшего представления. Королеву искал не только один Бэрчмен - с ним работало еще около десятка сыщиков, которые прочесали весь город вдоль и поперек, а в Чикаго и Бостоне работали под его руководством другие сыщики.

Жизнь Френсиса в этот период никак нельзя было бы назвать однообразной: на Уолл-стрите он вел борьбу с неизвестным противником, а дома отвечал на бесконечные вызовы сыщиков, требовавших, чтобы он летел то туда, то сюда, то еще куда-нибудь для опознания какого-то только что найденного женского трупа. Френсис забыл, что значит спать в определенные часы, и привык к тому, что его могут вытащить в любое время из-за стола или даже из постели и погнать неизвестно куда для опознания все новых и новых трупов. По сведениям Бэрчмена, ни одна женщина, отвечающая описаниям королевы, не покидала Нью-Йорк ни поездом, ни пароходом, и он продолжал старательно обыскивать город, убежденный, что она все еще здесь.

Таким образом, Френсис побывал и в Мэттенуэне, и в Блэкуэлле, и в тюрьме, именуемой "Гробница", и в ночном полицейском суде. Не избежал он и бесчисленных вызовов в больницы и морги. Однажды его даже свели с только что задержанной магазинной воровкой, на которую в полиции не имелось карточки и чью личность никак не могли установить. Не раз он сталкивался с таинственными женщинами, которых подручные Бэрчмена обнаруживали в задних комнатах подозрительных гостиниц, а на какой-то из пятидесятых улиц Вест-Сайда он наткнулся на две сравнительно невинные любовные сценки, к величайшему смущению обеих пар и своему собственному.

Но, пожалуй, самым интересным и трагическим было то, что он увидел в особняке Филиппа Джэнуери, угольного короля, которому этот его особняк стоил десять миллионов долларов. Какая-то неизвестная красавица, высокая и стройная, явилась в дом Джэнуери неделю назад, и Френсиса вызвали посмотреть на нее. При Френсисе она была столь же невменяема, как и в течение всей недели. Ломая руки и обливаясь слезами, она бормотала страстным шепотом:

- Отто, ты не прав. На коленях заверяю тебя, что ты не прав. Отто, я люблю тебя и только тебя. Никого, кроме тебя, Отто, для меня не существует. И никого никогда не было, кроме тебя. Все это ужасная ошибка. Поверь мне, Отто, поверь, иначе я умру...

И все это время на Уолл-стрите продолжалась борьба против так и не обнаруженного могущественного противника, начавшего, по общему мнению Френсиса и Бэскома, решительное наступление на состояние молодого магната, - наступление с целью уничтожить Френсиса.

- Только бы нам продержаться, не пуская в ход "Тэмпико петролеум"! - от души пожелал Бэском.

- У меня вся надежда на "Тэмпико петролеум", - отвечал Френсис. - После того, как будут поглощены все ценные бумаги, которые я могу выбросить на рынок, я пущу в бой "Тэмпико петролеум", - это будет равносильно вступлению свежей армии на поле почти проигранного сражения.

- А представьте себе, что неизвестный нам враг достаточно силен, чтобы проглотить и этот последний великолепный куш и даже попросить еще? - спросил Бэском.

Френсис пожал плечами.

- Что ж, тогда я буду разорен. Но отец мой разорялся раз пять, прежде чем прочно стал на ноги, он и родился в разоренной семье, - так что мне уже можно о такой ерунде не беспокоиться.

Некоторое время в асьенде Солано события развивались очень медленно. Вообще говоря, после того как Генри - не без помощи динамита - спас Леонсию, никаких событий больше и не происходило. Даже И Пын ни разу не появлялся с какими-нибудь свежими и абсолютно новыми секретами для продажи. Казалось, ничего не изменилось, если не считать того, что Леонсия ходила вялая и скучная и что ни Энрико, ни брат ее Генри, ни остальные шесть ее братьев, которые уже, в сущности, не были ее братьями, не могли ее развеселить.

А пока Леонсия хандрила. Генри и рослым сыновьям Энрико все не давала покоя мысль о сокровище Долины Затерянных Душ, к которому Торрес в это время динамитом прокладывал себе путь. Им было известно лишь одно, а именно: что экспедиция Торреса отправила Аугустино и Висенте в Сан-Антонио еще за двумя мулами с грузом динамита.

Поговорив с Энрико и получив его разрешение. Генри посвятил в свои планы Леонсию.

- Милая сестричка, - начал он, - мы хотим съездить в горы и посмотреть, что поделывает там этот мерзавец Торрес со своей шайкой. Благодаря тебе нам теперь известна их цель. Они хотят взорвать динамитом часть горы и проникнуть в долину. Мы знаем, где Та, Что Грезит спрятала свои камни, когда загорелся ее дом, а Торрес не знает. Вот мы и решили, когда они осушат пещеры майя, проникнуть вслед за ними в долину и попытаться овладеть сундуком с драгоценностями. Я думаю, что у нас будет для этого не меньше, а, пожалуй, побольше шансов, чем у них. Говорю я все это к тому, что мы очень хотели бы взять тебя с собой. Мне кажется, что если нам удастся добыть сокровище, ты не станешь возражать против того, чтобы повторить наше путешествие по подземной реке.

Но Леонсия устало покачала головой.

- Нет, - сказала она в ответ на его уговоры. - Мне не хочется не только видеть Долину Затерянных Душ, но и слышать о ней. Ведь там я уступила Френсиса этой женщине.

- Получилась ошибка, дорогая сестричка. Но кто тогда мог это знать? Я не знал, ты не знала, и Френсис ведь тоже не знал. Он поступил честно и благородно, как подобает мужчине. Он и не подозревал, что мы с тобой брат и сестра, считал, что мы с тобой помолвлены, - а ведь так оно и было тогда, - не стал отбивать тебя у меня и, чтобы не поддаться соблазну и спасти всем нам жизнь, женился на королеве.

- Я все вспоминаю ту песню, которую вы с Френсисом пели в те дни: "Мы - спина к спине - у мачты..." - грустно и вне всякой связи с предыдущим пробормотала Леонсия. На глазах у нее появились слезы и закапали с ресниц.

Она повернулась, сошла с веранды, пересекла лужайку и бесцельно начала спускаться с холма. Уже, наверное, в двадцатый раз, с тех пор как Френсис уехал, бродила девушка по этой дороге, где все напоминало ей о нем. Вот здесь она впервые увидела его, когда он подъезжал к берегу в шлюпке с "Анджелики"; сюда, вот в эти кусты, она увлекла его, чтобы спасти от разгневанных братьев и отца, а потом, угрожая ему револьвером, заставила поцеловать себя, вернуться в шлюпку и уехать. Это был его первый приезд сюда.

Затем Леонсия стала перебирать в памяти мельчайшие подробности, связанные с его вторым посещением, - с той минуты, когда, выйдя из-за скалы после купания в лагуне, она увидела его: прислонившись к скале, он писал ей свою первую записку. События того памятного дня встали перед ней: она в испуге бросилась в джунгли, вот ее укусила за ногу лабарри (которую она приняла тогда за ядовитую змею), вот, убегая, она столкнулась с Френсисом и, потеряв сознание, упала на песок.

Леонсия раскрыла зонтик и села: ей вспомнилось, как она пришла в себя и увидела, что Френсис собирается высасывать яд из ранки, которую он успел уже надрезать. Теперь она понимала, что именно боль от этого надреза и привела ее тогда в чувство.

Леонсия вся ушла в милые ее сердцу воспоминания: как она ударила Френсиса по щеке, когда его губы приблизились к ее колену, как она вспыхнула и закрыла лицо руками, как потом смеялась, почувствовав, что у нее затекла нога от его чрезмерных стараний потуже затянуть повязку; вспомнила, как страшно рассердилась на него, когда он упрекнул ее за то, что она считает его убийцей своего дяди Альфаро, и как, наконец, отвергла его предложение развязать жгут. Все это было словно вчера - и вместе с тем словно с тех пор прошло уже полвека. А сколько за это время выпало на ее долю необычайных приключений, волнующих событий, лирических сцен!

Леонсия так глубоко погрузилась в эти приятные воспоминания, что даже не заметила показавшийся на дороге наемный экипаж: из Сан-Антонио. Не заметила она и того, что какая-то дама, похожая на картинку нью-йоркского журнала мод, вышла из экипажа и пешком направилась к ней. Это была не кто иная, как королева, жена Френсиса. Она шла тоже под зонтиком, прикрываясь от тропического солнца.

Остановившись за спиною Леонсии, королева, конечно, и не подозревала, что девушка в эту минуту отрешается от всего самого ей дорогого. Она видела только, что Леонсия держит в руке крошечную фотографию, которую вынула из-за корсажа, и пристально смотрит на нее. Заглянув через ее плечо, королева узнала на фотографии лицо Френсиса, и слепая ревность вспыхнула в ней с новой силой. Она выхватила спрятанный на груди кинжал и занесла было руку, но как ни быстро было это движение, Леонсия почувствовала его и, наклонив немного зонтик вперед, оглянулась, чтобы узнать, кто стоит за ее спиной. Глубоко измученная, утратив способность удивляться, Леонсия поздоровалась с женой Френсиса Моргана так, точно они расстались всего час назад.

Даже кинжал не возбудил в ней ни страха, ни любопытства. Быть может, если бы она проявила одно из этих чувств, соперница и пронзила бы ее стальным клинком. Так или иначе, королева лишь воскликнула:

- Ты низкая женщина! Низкая, низкая! На что Леонсия только пожала плечами и сказала:

- Советую вам лучше держать зонтик так, чтоб он защищал вас от солнца.

Королева вышла из-за спины Леонсии и встала прямо перед нею, глядя на свою соперницу сверху вниз. Гнев и ревность душили ее, и она не могла вымолвить ни слова.

- Но почему же я гадкая? - первой заговорила Леонсия после долгого молчания.

- Потому что ты воровка! - вскипела королева. - Потому что ты крадешь мужчин, когда у тебя есть свой муж. Потому что ты не верна своему мужу, - по крайней мере в душе: для большего у тебя пока не было возможности.

- У меня нет мужа, - спокойно возразила Леонсия.

- Ну, есть жених... Вы ведь, по-моему, должны были пожениться на следующий день после нашего отъезда.

- У меня нет и жениха, - продолжала Леонсия с тем же спокойствием.

Все тело королевы так напряглось, а лицо приняло такое выражение, что Леонсия невольно сравнила ее с тигрицей.

- А Генри Морган? - вскричала королева.

- Он мой брат.

- Это слово, Леонсия Солано, может значить очень многое. Я теперь узнала это. В Нью-Йорке есть люди, которые поклоняются каким-то непонятным божествам и называют всех людей в мире "братьями", а всех женщин - "сестрами".

- Отец Генри был моим отцом, - терпеливо пояснила ей Леонсия. – Его мать была моей матерью. Мы родные брат и сестра.

- А Френсис? - спросила королева, с внезапно пробудившимся интересом. - Ему ты тоже сестра?

Леонсия покачала головой.

- Значит, ты любишь Френсиса? - воскликнула королева в порыве горького разочарования.

- Но ведь он принадлежит вам, - сказала Леонсия.

- Нет, ты отняла его у меня.

Леонсия медленно и грустно покачала головой и так же грустно посмотрела вдаль - туда, где простиралась курящаяся под солнцем лагуна Чирикви.

После долгого молчания она устало промолвила:

- Если хотите, верьте этому. Верьте всему, чему вам угодно.

- Я сразу разгадала тебя, - воскликнула королева. - Ты обладаешь странной властью над мужчинами. Я - женщина, и тоже красива: здесь, в большом мире, и на меня заглядываются мужчины, - я заметила это. Я знаю, что могу быть желанной. Даже во взорах жалких мужчин моей Долины Затерянных Душ, которые вечно смотрят в землю, я читала любовь. Один из них осмелился высказать мне это - и умер ради меня, или, вернее, из-за меня: он был брошен в водоворот. Но ты своими чарами настолько подчинила себе Френсиса, что даже в моих объятиях он думает о тебе. Я знаю это. Я знаю, что и тогда он думает о тебе!

Эти последние слова были криком пораженного страстью, наболевшего сердца. И в следующую минуту, нимало не удивив этим Леонсию, которая в своей беспросветной апатии ничему уже не была способна удивляться, королева выронила кинжал, опустилась на песок и, закрыв лицо руками, истерически разрыдалась. Вяло и чисто машинально Леонсия обняла ее за плечи и стала утешать. Прошло немало времени, пока королева успокоилась.

- Я ушла от Френсиса в ту же минуту, как только узнала, что он любит тебя, - сказала она решительным тоном. - Я пронзила кинжалом твой портрет, который стоит у него в спальне, и приехала сюда, чтобы пронзить вот так же тебя самое. Но я была не права. Ведь это не твоя вина и не вина Френсиса. Одна я виновата, что не сумела завоевать его любовь. Не ты, а я должна умереть. Но сначала мне надо вернуться к себе в долину и взять свои камни. Френсис сейчас в большой тревоге, потому что бог, храм которого называется Уолл-стритом, разгневался на него. Он хочет отнять у Френсиса его богатство, и Френсису нужно другое богатство, чтобы спасти свое. У меня оно есть. Нельзя терять времени. Можешь ли ты помочь мне - ты и твои родные? Ведь это ради Френсиса!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Таким образом, в Долину Затерянных Душ одновременно с двух сторон пробирались сквозь горы две партии искателей сокровища. С одной стороны - и очень быстро - продвигались королева, Леонсия, Генри Морган и вся семья Солано. Куда медленнее, хоть она и выступила в поход гораздо раньше, продвигалась партия Торреса и начальника полиции. Подойдя к горе, Торрес понял, что проникнуть в ее недра не так-то легко. Чтобы взорвать вход в пещеры, требовалось больше динамита, чем он предполагал: скала с трудом поддавалась их упорным усилиям. Когда они, наконец, взорвали часть скалы и в ней образовалась брешь, оказалось, что она все равно не может служить стоком, так как гораздо выше уровня воды в пещере. Пришлось взрывать скалу еще раз. И еще один взрыв понадобился, когда они уже попали в пещеру, где плавали в воде мумии конкистадоров, а затем по узкому проходу добрались и до зала, где стояли бог и богиня. Но прежде чем двинуться дальше, в сердце горы, Торрес похитил рубиновые глаза Чиа и изумрудные глаза Хцатцла.

Тем временем королева и ее спутники почти без задержек проникли в долину через гору, ограждавшую ее с противоположной стороны. Они шли сейчас несколько иным путем, чем когда выбирались из долины. Королева, долгие годы смотревшая в Зеркало мира, знала каждый дюйм пути. Там, где подземная река вливалась в отверстие под скалой и затем впадала в реку Гуалака, пришлось бросить лодки. Мужчины вместе с королевой обследовали все вокруг и обнаружили в почти отвесной скале узкий вход в пещеру, скрытый зарослями кустарника; обнаружить его мог лишь тот, кто знал, где он находится. Обвязав лодки канатами, путешественники втянули их в пещеру, затем пронесли на плечах по извилистому проходу и спустили в подземную реку там, где она спокойно и мирно текла между сравнительно широких берегов, так что без труда можно было грести против течения. В иных местах, где течение становилось слишком быстрым, они выскакивали на берег и тянули лодки бечевой. А там, где река ныряла в недра горы, королева показывала своим спутникам проходы, безусловно, прорубленные рукой человека, по-видимому, еще в древние времена. По проходам этим они без труда пронесли свои легкие лодки.

- Здесь мы расстанемся с лодками, - сказала, наконец, королева; и мужчины при колеблющемся свете факелов стали привязывать их к громоздившимся на берегу глыбам. - Нам осталось пройти очень немного. Этот последний проход выведет нас к небольшому отверстию в скале, скрытому диким виноградом и папоротником. Оттуда мы увидим то место, где когда-то стоял мой дом над озером. Затем мы на веревках спустимся со скалы, - это невысоко, футов пятьдесят, не больше.

Генри с электрическим фонариком шел впереди, рядом с ним - королева, а старик Энрико с Леонсией замыкали шествие, бдительно следя за тем, чтобы какой-нибудь малодушный пеон или индеец лодочник не вздумал сбежать. Но когда они дошли до того места, где должно было быть отверстие, его не оказалось. Выход был завален снизу доверху камнями разной величины - от обыкновенных булыжников до огромных глыб величиной с хижину туземца.

- Кто мог это сделать? - возмущенно воскликнула королева.

Но Генри, быстро осмотревшись, успокоил ее.

- Это просто обвал, - сказал он. - Осыпались камни, составляющие верхний покров горы. Мы быстро устраним эту преграду с помощью динамита. Хорошо, что мы его прихватили с собой.

Однако времени на это ушло немало. Пришлось потрудиться весь остаток дня и всю ночь. Взрывчатку закладывали небольшими зарядами, так как Генри опасался большого обвала. В восемь часов утра они взорвали очередную шашку, в скале образовалась щель, и они увидели впереди дневной свет. Тогда они стали действовать еще осторожнее. Наконец, осталась только одна огромная глыба, тонн в десять весом, которая загораживала проход. По обе стороны глыбы были щели, в них свободно можно было просунуть руку и даже почувствовать, как припекает солнце, но вылезть наружу было невозможно. Все попытки приподнять глыбу не приводили ни к чему - она лишь качалась, но не двигалась с места. Тогда Генри решил еще раз заложить динамит, в надежде, что взрывная волна сбросит глыбу в долину.

- Затерянные Души, конечно, догадались, что к ним идут гости: ведь мы уже пятнадцать часов стучимся к ним с черного хода, - рассмеялся он, готовясь поджечь фитиль.

Все население Долины Затерянных Душ, собравшееся у алтаря бога Солнца перед Большим домом, и в самом деле не без ужаса догадывалось о приближении непрошеных гостей. Столь тягостна была их последняя встреча с чужеземцами, когда сгорел дом у озера и погибла их королева, что теперь они молили бога Солнца не посылать им больше гостей. Но в то же время, подстрекаемые страстными призывами жреца, они приняли твердое решение на этот раз немедленно и без всяких разговоров убивать всех, кто явится к ним в долину.

- Даже если это будет сам да Васко! - воскликнул жрец.

- Даже если сам да Васко! - вторили ему Затерянные Души.

Все они были вооружены копьями, боевыми дубинками, луками и стрелами и в ожидании пришельцев с жаром молились перед алтарем. Чуть не каждую минуту с озера прибегали гонцы и сообщали одно и то же: гора грохочет, но никто из нее не показывается.

Маленькая девочка из Большого дома, принимавшая в прошлый раз Леонсию, первой увидела чужеземцев. А вышло так потому, что все внимание племени было сосредоточено на горе над озером и никто не ожидал вторжения чужеземцев с противоположной стороны.

- Да Васко! - закричала девочка. - Да Васко!

Все посмотрели в указанном направлении: в эту минуту Торрес, начальник полиции и вся их шайка как раз выходили на поляну и были всего в пятидесяти ярдах от алтаря. На голове Торреса снова был шлем, который он снял с головы своего высохшего предка в пещере мумий. Гостей радушно приветствовали градом стрел, которые мигом уложили двоих. И сразу Затерянные Души - мужчины и женщины - двинулись в наступление. Но тут заговорили ружья полицейских и Торреса. Захватчики меньше всего ожидали такого наскока, да еще со столь близкого расстояния, и хотя многие Затерянные Души упали, сраженные пулями, большинство все же добежало до своих врагов, - и тут началась отчаянная рукопашная схватка. В эти минуты преимущества огнестрельного оружия были сведены до минимума, и копья Затерянных Душ пронзили немало жандармов и прочих участников экспедиции, а дубинки их дробили направо и налево черепа врагов.

В конце концов Затерянные Души были все-таки отброшены - ведь из револьвера можно стрелять и в свалке, - а оставшиеся в живых бежали. Но и потери пришельцев были тоже велики: половина из них валялась на земле, и женщины племени позаботились о том, чтобы они недолго мучились. Начальник полиции рычал от боли и ярости, стараясь вытащить стрелу, пронзившую его руку. Однако все его усилия были тщетны, и Висенте пришлось отрезать заостренный конец стрелы и только после этого извлечь ее.

Торрес, если не считать того, что у него ныла рука от удара дубиной, в общем отделался легким испугом; он чуть не запрыгал от радости, увидев распростертого на земле жреца: старик умирал, положив голову на колени дочери.

Видя, что их раненые уже не нуждаются в медицинской помощи, Торрес и начальник полиции повели остатки отряда к озеру и по берегу добрались до развалин жилища королевы. Лишь обуглившиеся сваи, выступая из воды, показывали то место, где прежде был дом. При виде этого Торрес растерялся, а начальник полиции пришел в полную ярость.

- Но ведь тут, в этом доме, и стоял сундук с сокровищем! - заикаясь, пробормотал Торрес.

- Ищи синицу в небе! - прорычал начальник полиции. - Сеньор Торрес, я всегда подозревал, что вы дурак!

- Откуда же я мог знать, что этот дом сгорел?

- Должны были знать! Ведь вы хвастаетесь, что все знаете! – осадил его начальник полиции. - Только меня вам не провести. Я давно уже слежу за вами. Я видел, как вы украли изумруды и рубины из глаз идолов. Извольте поделиться со мной, и сейчас же!

- Обождите, пожалуйста. Чуточку терпения! - взмолился Торрес, - Давайте сначала посмотрим. Конечно, я поделюсь с вами, но что значат какие-то четыре камня в сравнении с целым сундуком! Дом был легкий, непрочный. Сундук вполне мог провалиться в воду, когда рухнула крыша. А драгоценные камни от воды не портятся.

Шеф велел своим людям обследовать дно вокруг обугленных свай, и они кто вброд, кто вплавь - обыскивали мелкие места, тщательно избегая водоворота. Обнаружил находку Аугустино-Молчальник - почти у самого берега, где вода едва доходила ему до колен.

- Я стою на чем-то твердом, - объявил он.

Торрес нагнулся и ощупал предмет, на котором стоял Аугустино.

- Это сундук, я уверен, - провозгласил он. - Ну-ка, все сюда! Все! Тащите ее на берег - посмотрим, что там в нем.

Но когда сундук вытащили и Торрес уже собрался поднять крышку, начальник полиции остановил его.

- Марш обратно в воду! - приказал он своим людям. - Там еще много таких сундуков, их надо найти, иначе наша экспедиция будет зряшной потерей времени. Разве один какой-то сундук может окупить все наши расходы?!

И только когда все залезли в воду и принялись нырять и обыскивать дно, Торрес поднял крышку. Начальник полиции стоял громом пораженный. Он лишь смотрел и бормотал что-то нечленораздельное.

- Ну что, поверили мне, наконец? - спросил Торрес. - Ведь этому сокровищу цены нет! Мы с вами теперь самые богатые люди в Панаме, в Южной Америке и во всем мире! Это и есть сокровище майя. Мы слышали о нем, еще когда были детьми. О нем мечтали наши отцы и деды. Конкистадорам не удалось найти его. А теперь оно наше! Наше!

Пока они, оцепенев, стояли и смотрели на свое богатство, жандармы, один за другим, вылезли из воды, молча выстроились полукругом за их спинами и тоже уставились на сундук. Ни начальник полиции, ни Торрес этого не подозревали, как не подозревали в свою очередь и стоявшие позади, что к ним неслышно подкрадываются Затерянные Души. И когда хозяева долины обрушились на пришельцев, те, точно завороженные, все еще смотрели на сокровище.

Стрела, выпущенная из лука на расстоянии десяти ярдов, всегда смертельна, особенно если у стрелка есть время прицелиться. Две трети искателей сокровища рухнули на землю, пронзенные стрелами Затерянных Душ. В тело Висенте, который, к счастью для Торреса, оказался позади него, вонзилось сразу по меньшей мере два копья и пять стрел. Горстка оставшихся в живых едва успела схватить винтовки и обернуться к нападающим, как те уже ринулись на них, размахивая дубинками.

Рафаэлю и Игнасио - двум жандармам, тем самым, которые участвовали еще в перипетиях на хучитанском нефтяном поле, - почти тотчас проломили головы. А женщины из племени Затерянных Душ, как и раньше, постарались, чтобы раненые недолго мучились.

Торресу и начальнику полиции оставалось жить считанные минуты, как вдруг оглушительный треск в недрах горы над озером и последовавший за этим грохот обвала отвлекли внимание нападающих. Сверху на поле битвы скатился огромный камень. Положение сразу изменилось. Несколько Затерянных Душ, которые уцелели при этом, кинулись, пораженные ужасом, со всех ног в кусты. На месте происшествия остались лишь начальник полиции и Торрес. Они взглянули вверх на скалу, из которой все еще валил дым, и вдруг увидели вылезающих из щели Генри Моргана и королеву.

- Вы цельтесь в дамочку, - рявкнул начальник полиции, - а я прикончу этого гринго Моргана, пусть даже это будет мой последний выстрел в жизни, - ведь жить-то, видно, недолго осталось.

Оба подняли винтовки и выстрелили. Торрес, который никогда не был особенно хорошим стрелком, как ни странно, попал прямо в сердце королеве. Но начальник полиции, прекрасный стрелок и обладатель нескольких медалей за меткость, на этот раз промахнулся. В следующее мгновение пуля из ружья Генри прострелила ему правую кисть и вышла у локтя. И когда винтовка шефа со стуком упала на землю, он понял, что у него перебита кость и что он никогда уже больше не сможет держать оружие.

Но Генри на сей раз оказался далеко не метким стрелком. После суток пребывания во тьме пещеры глаза его не могли сразу освоиться с ярким солнечным светом. Его первый выстрел был удачным; однако сколько он потом ни стрелял в начальника полиции и Торреса, ни одна пуля их не задела, они повернулись и как сумасшедшие бросились в кусты.

Десять минут спустя, на глазах у Торреса, из-за дерева выскочила женщина из племени Затерянных Душ и, бросив огромный камень, размозжила голову раненому начальнику полиции, который шел впереди. Торрес пристрелил ее, потом с ужасом перекрестился и, спотыкаясь, побежал дальше. Издали доносились голоса Генри и братьев Солано, преследовавших его, - и тут ему вспомнилось то, что он видел в Зеркале мира, но не досмотрел до конца. Неужели ему и в самом деле суждено вот так погибнуть? Однако эти деревья, этот колючий кустарник, эти джунгли вовсе не походили на то место, которое он видел в Зеркале мира. Там не было никакой растительности - лишь суровые голые скалы, слепящее солнце да кости животных. В душе Торреса снова затеплилась надежда. Быть может, конец его наступит не сегодня, быть может, даже не в этом году? Кто знает, быть может, ему суждено еще жить добрых двадцать лет!

Выбравшись из леса, Торрес увидел впереди голое пространство, как бы покрытое застывшей лавой. Тут по крайней мере не останется следов, - и Торрес, осторожно перебравшись через это место, снова нырнул в заросли; он уже считал себя спасенным. Мало-помалу план бегства окончательно сложился у него в уме: он отыщет укромное местечко, где можно спрятаться до наступления темноты, а когда стемнеет, вернется к озеру - туда, где водоворот. Там уже никто и ничто не сможет остановить его. Он прыгнет в воду и - он спасен. Вторичное путешествие по подземной реке теперь уже не пугало его. И воображению его снова представилась приятная картина: река Гуалака, которая, поблескивая под солнцем, катит свои воды к морю. У него теперь есть два огромных изумруда и два таких же рубина из глаз Чиа и Хцатцла! Это уже само по себе целое состояние, и притом немалое. Ну пусть ему не удалось захватить сокровище майя и стать самым богатым человеком в мире - хватит с него и этих четырех камней. Сейчас Торрес мечтал лишь о том, чтобы поскорее стемнело, - тогда он в последний раз прыгнет в водоворот, проплывет по подземной реке сквозь недра горы и выберется в текущую к морю Гуалаку.

И так живо представилась Торресу эта картина, что, не заметив, куда ступает, он потерял равновесие и покатился вниз. Но полетел он не в бурлящие воды, а вниз по отвесной скале. Скала была такой скользкой, что он стремительно летел вниз, но он сумел перевернуться и теперь скользил лицом к скале, делая отчаянные попытки зацепиться хоть за что-нибудь руками и ногами. Однако все его усилия были тщетны; правда, падал он уже не столь стремительно, но задержаться не сумел.

Достигнув дна ущелья, Торрес пролежал несколько минут оглушенный, почти без дыхания. Когда он пришел в себя, то прежде всего почувствовал, что рука его сжимает что-то странное. Он мог бы поклясться, что это зубы. Наконец, собравшись с силами, он призвал на помощь всю свою решимость, открыл глаза и отважился посмотреть - и тотчас облегченно вздохнул: это в самом деле были зубы свиньи, выбеленные солнцем и ветром, а рядом валялась свиная челюсть. Вокруг него и под ним лежали груды костей; приглядевшись, он увидел, что это кости свиней и каких-то более мелких животных.

Где это он видел столько костей?.. Торрес напряг память и вспомнил большой золотой котел королевы. Он взглянул вверх. О матерь божья! То самое место! Он сразу узнал эту воронку, как только поднял голову. До ее края не меньше двухсот футов! И все эти двести футов - отвесная голая скала! Торрес с одного взгляда понял, что ни одному смертному никогда не взобраться на эту кручу.

Видение, всплывшее в памяти Торреса, заставило его вскочить и поспешно оглядеться вокруг. Эта западня, в которую он так неожиданно попал, напомнила ему колодцы-западни, какие вырывает в песке паук, терпеливо поджидая на дне свою жертву, - только этот был в миллион раз больше. Разгоряченное воображение подсказывало ему, что здесь тоже может прятаться какой-нибудь паук-чудовище, под стать этой пропасти, подстерегающий его, чтобы сожрать. Ему стало жутко от этих мыслей. Но страхи его оказались напрасными. Дно колодца, совершенно круглое, достигало футов десяти в диаметре и было сплошь усеяно толстым слоем костей каких-то мелких животных. "Интересно, зачем это древние майя вырыли такой глубокий колодец?" - подумал Торрес. Он был почти уверен, что западня, в которую он попал, сделана человеческими руками.

Прежде чем наступила ночь, Торрес сделал по меньшей мере десять попыток вскарабкаться наверх и убедился, что это невозможно. После каждой отчаянной попытки он сгибался в три погибели, чтобы укрыться в жалкой тени, которая, к счастью, увеличивалась по мере того, как садилось солнце, и отдыхал, тяжело дыша, облизывая сухие, растрескавшиеся от жары и жажды губы. Здесь было жарко, точно в печке; он чувствовал, как сквозь поры вместе с потом выходят последние его жизненные соки. Ночью он несколько раз просыпался, тщетно ломая голову над тем, как спастись. Выбраться отсюда можно было только вскарабкавшись наверх, но как это сделать? И он с ужасом думал о приближении дня, ибо знал, что ни один человек не сможет прожить десять часов в такой жаре. Еще прежде, чем снова наступит ночь, последняя капля влаги испарится из его тела, и солнце превратит его в сморщенную, высохшую мумию.

Наступивший день усилил его ужас и подхлестнул изобретательность, подсказавшую ему новый и чрезвычайно простой способ избежать смерти. Раз он не может вскарабкаться наверх и не может пройти сквозь стены, значит, единственный возможный путь - это вниз. Вот идиот! Ведь он мог бы работать в прохладные ночные часы, а теперь изволь трудиться, когда солнце с каждым часом будет все сильнее припекать. И он принялся в порыве энергии разрывать крошащиеся кости. Ну, конечно, тут есть ход вниз! Иначе куда бы девалась отсюда дождевая вода? Она доверху заполнила бы колодец, если бы тут не было стока. Идиот! Трижды идиот!

Торрес копал у одной стены, выбрасывая кости к противоположной. Он работал с таким отчаянием и так спешил, что обломал себе ногти и в кровь изодрал пальцы. Но тяга к жизни была в нем очень сильна, и он знал, что в этом состязании с солнцем на карту поставлена его жизнь. По мере того как он рыл, слой костей становился все плотнее, так что ему приходилось разбивать его дулом ружья, а потом отбрасывать измельченные кости пригоршнями.

К полудню, когда в голове у него уже начало шуметь от зноя, он вдруг сделал открытие. На той части скалы, которую он успел обнажить, показались какие-то буквы, явно нацарапанные ножом. С возродившейся надеждой Торрес по самые плечи засунул голову в вырытую им дыру и принялся, как собака, разрывать и скрести костяную массу, отбрасывая крошащиеся кости назад. Часть их отлетала прочь, а часть - и притом большая - падала обратно на Торреса. Но он вошел уже в такой раж, что не замечал, сколь тщетны его усилия.

Наконец, он расчистил всю надпись и прочел:

Питер Мак-Гил из Глазго. 12 марта 1829 года.

Я выбрался из Чертова колодца через этот проход, который я обнаружил и раскопал.

Проход! Значит, под этой надписью должен быть проход! Торрес с яростью возобновил работу. Он так перепачкался в пыли и земле, что похож был на огромное четвероногое, что-то вроде гигантского крота. Земля то и дело попадала ему в глаза, забивалась в ноздри и в гортань, - тогда он поневоле высовывал голову из ямы и начинал чихать и кашлять. Дважды он терял сознание. Но солнце, к этому времени уже стоявшее прямо у него над головой, заставляло его снова браться за работу.

Наконец, Торрес обнаружил верхнюю закраину прохода. Он не стал рыть дальше и освобождать все отверстие. Как только оно оказалось достаточно широким для того, чтобы он мог протиснуть в него свое тощее тело, он изогнулся и влез туда, стремясь поскорее укрыться от палящих лучей солнца. В темноте и прохладе он немного пришел в себя, но после радостного возбуждения наступил упадок сил, и у него так заколотилось сердце, что он в третий раз потерял сознание.

Придя в себя, он бессвязно прошептал черными распухшими губами какую-то молитву и пополз по проходу. Он вынужден был ползти, так как проход был столь низок, что даже карлик не мог бы выпрямиться в нем. Это был настоящий склеп. Под ногами Торреса хрустели и крошились кости, и он чувствовал, как их острые обломки раздирают ему кожу. Он прополз таким образом примерно футов сто, когда увидел первый проблеск дневного света. Но чем ближе было спасение, тем медленнее подвигался вперед Торрес; он чувствовал, что силы его иссякают - не от усталости, не от голода, а главным образом от жажды. Воды, несколько глотков воды - и силы снова вернулись бы к нему. Но воды не было.

Тем временем свет становился все ярче. Торрес все ближе подползал к нему. Скоро он заметил, что проход стал спускаться вниз под углом в целых тридцать градусов. Теперь продвигаться было легче. Торрес скользил вниз, сила тяготения увлекала его слабеющее тело вперед, к источнику света. Почти у самого отверстия костей стало больше. Но это не встревожило Торреса - он уже привык к ним, да и слишком был измучен, чтобы думать об этом.

Хотя перед глазами у него все кружилось и пальцы почти утратили чувствительность, он обратил внимание на то, что проход суживается. Торрес продолжал спускаться вниз все под тем же углом в тридцать градусов, и вдруг ему пришло в голову, что проход этот очень похож на крысоловку, а сам он - на крысу, скользящую головой вперед неизвестно куда. Еще прежде, чем он добрался до отверстия во внешний мир, сквозь которое проникал яркий дневной свет, он подумал, что оно слишком узко для его тела. И опасение его оправдалось. Не задумываясь, он переполз через скелет, в котором сразу признал скелет мужчины, и ухитрился, обдирая уши, просунуть голову в узкую щель. Солнце нестерпимо жгло ему лицо, но он не замечал этого, жадно впиваясь глазами в раскинувшиеся перед ним просторы, куда неумолимая скала не желала его пустить.

Можно было помешаться от одного вида ручья, с таким мелодичным журчанием бежавшего всего в каких-нибудь ста ярдах, среди лесистых берегов, куда вел поросший травою склон. А в ручье этом, под тенью деревьев, стояли по колено в воде сонные коровы той карликовой породы, каких он видел в Долине Затерянных Душ; время от времени они лениво помахивали хвостами, отгоняя мух, и переступали с ноги на ногу. Торрес с ненавистью смотрел на них: вот они могут пить, сколько хотят, но, по-видимому, не испытывают никакой жажды. Глупые создания! Как можно не пить, когда вокруг столько лениво журчащей воды!

Вдруг коровы насторожились и повернули головы: из лесной чащи вышел большой олень. Коровы выставили рога и принялись бить копытами по воде так, что до Торреса донесся плеск, но олень, не обращая внимания на их недовольство, нагнул голову и принялся пить. Это было уж слишком: из груди Торреса вырвался безумный крик, - будь он в эту минуту в своем уме, он ни за что не признал бы своего голоса.

Олень отпрянул, а коровы повернулись в ту сторону, откуда раздался этот страшный крик, потом снова впали в дремоту, закрыв глаза и время от времени отгоняя хвостом мух. Резким усилием, едва ли понимая, что он может оторвать себе уши, Торрес втянул назад голову и без сознания упал на скелет.

Часа через два - хотя сам-то он, конечно, понятия не имел о том, сколько прошло времени, - Торрес очнулся и обнаружил, что лежит, прижавшись щекой к черепу скелета. Заходящее солнце бросало косые лучи в узкую щель, и перед Торресом вдруг блеснуло лезвие заржавленного ножа; острие его было выщерблено и сломано, и Торрес сразу понял почему. Это был тот самый нож, которым была нацарапана надпись на скале, у входа в подземный коридор, а скелет, на котором он сейчас лежал, был остовом человека, сделавшего надпись. И тут Альварес Торрес окончательно лишился рассудка.

- А-а, Питер Мак-Гил, так это ты мой враг? - пробормотал он. – Питер Мак-Гил из Глазго, предатель! Ты нарочно заставил меня протащиться по этому проходу до конца! Так вот тебе! Вот! Вот!

С этими словами он всадил тяжелый нож в хрупкий лоб черепа. Пыль от костей, что некогда хранили мозг Питера Мак-Гила, ударила Торресу в ноздри и привела его в еще большую ярость. Он набросился на скелет и руками стал раздирать его на части, кости так и летели вокруг. Это было похоже на сражение, в котором он уничтожил то, что осталось от человека, некогда бывшего жителем города Глазго.

Торрес еще раз просунул голову в узкую щель, чтобы взглянуть на угасающую красоту мира. Точно крыса, пойманная за горло в крысоловке древних майя, он смотрел, как дивный мир погружается во тьму, и вместе с угасающим днем погружалось во тьму смерти его собственное сознание.

А коровы продолжали стоять в воде и сонно отмахиваться от мух; потом опять появился олень и, не обращая внимания на стадо, наклонился к воде и стал пить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Недаром коллеги называли Ригана Волком Уолл-стрита! Как правило, он очень осторожно играл на бирже, - правда, с большим размахом, - но время от времени он, точно запойный пьяница, вдруг пускался в самые смелые и невероятные авантюры. По крайней мере, пять раз за свою долгую карьеру он вызывал панику на бирже и неизменно клал себе в карман миллионы. Но Риган лишь изредка так буйствовал и никогда не марал рук по пустякам.

Несколько лет подряд он держался спокойно, чтобы усыпить подозрения противников и внушить им, будто Волк, наконец, постарел и утихомирился. И вдруг обрушивался, точно гроза, на тех, кого задумал сокрушить. Но хотя удар разражался как гром среди ясного неба, он никогда не бывал внезапным. Долгие месяцы, а иногда и годы Риган день за днем тщательно готовился к этому удару, терпеливо вынашивая планы будущего генерального сражения.

Так же было разработано и подготовлено неминуемое Ватерлоо для Френсиса Моргана. В основе здесь лежала месть, но месть покойнику: не против Френсиса, а против отца Френсиса был задуман этот удар, хотя он и поражал лежащего в могиле через его живого сына. Восемь лет Риган ждал и искал случая для удара, пока старый Р. Г. М. - Ричард Генри Морган – был еще жив. Но такая возможность не представилась. Хоть Риган и был Волком Уолл-стрита, но ему так и не посчастливилось ни разу напасть на Льва - до самой его смерти.

И вот, неизменно прикрываясь маской доброжелательства, Риган перенес свою ненависть с отца на сына. Однако возникла эта ненависть из неверно понятых действий и побуждений. За восемь лет до смерти Р. Г. М. Риган пытался провести его, но безуспешно. Однако Ригану и в голову не пришло, что Р. Г. М. разгадал его намерения и не только разгадал, а и удостоверился в правильности своей догадки, и тогда быстро и ловко подставил ножку своему вероломному коллеге. Если бы Риган подозревал, что Р. Г. М. известны его вероломные замыслы, он, вероятно, проглотил бы пилюлю и не помышлял бы о мести. Но, будучи уверен, что Р. Г. М. - такой же бесчестный человек, как и он сам, и такой же низкий, Риган воспринял это как очередную, ничем не вызванную и не обоснованную низость и решил поквитаться с дерзким: разорить если не его, так его сына.

И Риган стал ждать своего часа. Сначала Френсис не вмешивался в биржевую игру, довольствуясь доходами от солидных предприятий, в которые были вложены деньги его отца. И только когда Френсис стал одним из заправил компании "Тэмпико петролеум", когда он вложил в это предприятие, сулившее миллионные прибыли, несколько миллионов, Риган увидел возможность уничтожить молодого Моргана. Но уж теперь, раз эта возможность появилась, он не стал терять времени даром, хотя ему и надо было еще немало месяцев, чтобы не спеша и методично подготовиться к атаке. Прежде чем приступить к ней, Риган подробно выяснил, какие акции у Френсиса на онкольном счету и какими он владеет непосредственно.

Ригану потребовалось свыше двух лет, чтобы подготовиться. В нескольких корпорациях, где у Френсиса были вложены значительные суммы, Риган был одним из директоров и пользовался немалым влиянием: в "Фриско консолидэйтед" он был председателем; в компании "Нью-Йорк, Вермонт энд Коннектикут" - вице-председателем; в "Норс-Уэстерн электрик", где сначала ему удалось прибрать к рукам лишь одного из директоров, он постепенно, с помощью закулисных интриг, подчинил себе две трети голосов. И так всюду - прямо или косвенно: через корпорации и банковские филиалы – он сосредоточил в своих руках все тайные пружины и рычаги финансов и коммерции, от которых зависело богатство Френсиса.

Однако все эти предприятия были мелочью по сравнению с самым крупным - "Тэмпико петролеум". Тут, если не считать каких-то жалких двадцати тысяч акций, купленных на бирже, Риган не имел никакой опоры и ничего не контролировал, а между тем близилось время гигантских финансовых манипуляций. "Тэмпико петролеум" фактически была единоличной собственностью Френсиса. Кроме него самого, в этом предприятии были крупно заинтересованы несколько его друзей, в том числе и миссис Каррузерс. Эта беспокойная особа без конца теребила Френсиса и даже, не стесняясь, надоедала ему телефонными звонками. Однако были и такие - вроде Джонни Пасмора, - которые никогда не тревожили его и при встречах лишь вскользь, да и то оптимистически, говорили о состоянии биржи и о финансах вообще. Но Френсиса это удручало куда больше, чем бесконечные приставания миссис Каррузерс.

Вследствие махинаций Ригана акции "Норс-Уэстерн электрик" упали на целых тридцать пунктов и продолжали котироваться очень низко. Люди, считавшие себя компетентными, пришли к выводу, что предприятие это весьма ненадежно. Затем настала очередь маленькой старой, устойчивой, как Гибралтар, компании "Фриско консолидэйтед". О ней пошли самые скверные слухи, поговаривали даже о банкротстве. "Монтана Лоуд" все еще не могла оправиться после весьма придирчивого и далеко не лестного отчета Малэни о состоянии ее дел, и даже Уэстон, крупный специалист в своей области, посланный на место английскими вкладчиками, тоже не смог сообщить ничего утешительного. "Импириэл тангстен", которая вот уже полгода не приносила никакого дохода, сейчас терпела огромные убытки вследствие крупной забастовки, которой не предвиделось конца. И никто, кроме нескольких подкупленных профсоюзных заправил, и не подозревал, что в основе всего этого лежит золото Ригана.

Таинственность и смертоносность этого наступления на Френсиса парализовали энергию Бэскома. Казалось, медленно сползающий с горы ледник увлекает за собой в пропасть все, во что Френсис вложил хоть какие-то деньги. Со стороны ничего особенного нельзя было заметить - это было просто неуклонное падение, вследствие которого богатство Френсиса таяло с каждым днем. Падали не только акции, принадлежавшие лично ему, но и те, по которым он был должен банкам.

В это время поползли слухи о войне. Иностранным послам одному за другим вручали паспорта, создавалось впечатление, будто полмира становится под ружье. Именно теперь, когда положение на бирже было неустойчивым и, казалось, вот-вот начнется паника, а крупные державы медлили с объявлением моратория, Риган решил нанести окончательный удар. Это был самый подходящий момент, чтобы провести игру на понижение, да еще вкупе с десятком других крупных "медведей", которые молчаливо приняли главенство Ригана. Но далее они толком не знали, в чем состоят его планы, и не догадывались, какова их подоплека. Они участвовали в игре ради того, чтобы заработать, и полагали, что он играет по той же причине. Им и в голову не приходило, что главная мишень - Френсис Морган, или, вернее, призрак его отца, против которого собственно и направлен был этот могучий удар.

Фабрика слухов под руководством Ригана заработала вовсю. Быстрее всех и ниже всех падали акции предприятий Френсиса, которые и без того уже котировались очень низко - еще прежде, чем "медведи" начали сбивать цены. Однако Риган избегал делать какой-либо нажим на "Тэмпико петролеум". Среди всеобщего краха и смятения акции этой компании непоколебимо удерживались на высоком уровне. Риган с нетерпением ждал лишь той минуты, когда отчаяние вынудит Френсиса выбросить их на рынок, чтобы заткнуть другие бреши.

- Боже мой! Боже мой! Бэском схватился рукой за щеку и сморщился так, точно у него вдруг разболелись зубы.

- Боже мой! Боже мой! - повторил он. - Рынок полетел ко всем чертям. И вместе с ним "Тэмпико петролеум"! Кто бы мог предвидеть такое!

Френсис сидел в кабинете Бэскома, упорно стараясь затянуться сигаретой и не замечая, что она у него не горит.

- Все продают и продают, прямо наперегонки, - промолвил он.

- Мы протянем самое большее до завтрашнего утра, а потом вас пустят с молотка, и меня вместе с вами, - просто сказал маклер, бросив быстрый взгляд на часы.

Френсис тоже машинально взглянул на циферблат: стрелки показывали двенадцать.

- Выбрасывайте на рынок остатки "Тэмпико", - устало сказал он. – Это даст нам возможность продержаться до завтра.

- А что будет завтра? - спросил маклер. - Ведь почва выбита у нас из-под ног, и все вплоть до младших клерков стремятся сбыть поскорее свои акции.

Френсис пожал плечами.

- Вы же знаете, я заложил и дом, и Дримуорлд, и дачу в Адирондакских горах - и по самой высокой цене.

- У вас есть друзья?

- В такое-то время! - с горечью заметил Френсис.

- Вот именно в такое время! - подтвердил Бэском. - Послушайте, Морган. Я знаю, с кем вы были дружны в колледже. Взять, к примеру, Джонни Пасмора...

- Да ведь он тоже по уши влез во все это. Когда я прогорю, прогорит и он. И Дэйву Дональдсону придется скоро начать жить на сто шестьдесят долларов в месяц. А Крису Уэстхаузу придется пойти работать в кино. Он всегда был хорошим актером, и, говорят, у него идеальное лицо для экрана.

- Но у вас еще есть один друг - Чарли Типпери, - напомнил Бэском, хотя явно было, что он сам не возлагает на этого друга особых надежд.

- Есть, - столь же безнадежно согласился Френсис. - Одна беда: его отец пока еще жив.

- Старый пес ни разу в жизни не рискнул и долларом, - добавил Бэском. - Зато у него всегда под рукой несколько миллионов. К несчастью только, он все никак не умрет.

- Чарли мог бы уговорить его и сделал бы это для меня, если бы не одно маленькое "но".

- У вас не осталось ценных бумаг под залог? - живо спросил маклер.

Френсис кивнул:

- Попробуйте-ка выудить у старика хоть доллар без залога!

Тем не менее несколько минут спустя Френсис, в надежде застать Чарли Типпери в его конторе, уже передавал секретарю свою визитную карточку. Фирма Типпери была самой крупной ювелирной фирмой в НьюЙорке, да и, пожалуй, самой крупной в мире. У старика Типпери было вложено в брильянты куда больше, чем подозревали даже те, кому известно очень многое.

Как и предвидел Френсис, разговор с Чарли не привел ни к чему. Старик все еще крепко держал в руках узды правления, и сын почти не надеялся, что ему удастся заручиться его помощью.

- Я ведь его знаю, - сказал он Френсису. - Я попробую уломать его, но ни минуты не надейся, что из этого что-нибудь выйдет. Кончится тем, что мы с ним разругаемся. Досаднее всего, что у него ведь есть наличные деньги, не говоря уже о великом множестве всяких ценных бумаг и государственных облигаций. Но, видишь ли, мой дед в дни своей молодости, когда он еще только становился на ноги и основывал дело, одолжил одному своему другу тысячу долларов. Он так и не получил своих денег обратно и до самой смерти не мог этого забыть. Не может забыть этого и мой папаша. Этот печальный опыт запомнился им обоим на всю жизнь. Отец не даст ни пенни даже под Северный полюс, если не получит закладную на все эти льды, да еще прежде он пошлет туда экспертов, чтобы оценить их. А ведь у тебя нет никакого обеспечения. Но я вот что тебе скажу. Я поговорю со стариком сегодня после обеда - в этот час он почти всегда бывает благодушно настроен. Затем я посмотрю, чем располагаю сам и что могу для тебя сделать. О, я понимаю, что несколько сот тысяч не устроят тебя, но я сделаю все возможное и невозможное, чтобы раздобыть побольше. Как бы там ни было, завтра в девять утра я буду у тебя...

- Мда, для меня это будет хлопотливый денек, - слабо улыбнувшись, заметил Френсис и пожал руку приятелю. - Меня уже в восемь часов не будет дома.

- В таком случае я приеду до восьми, - сказал Чарли Типпери и еще раз сердечно пожал ему руку. - А пока займемся делом. У меня уже появились кое-какие идеи...

В тот же день у Френсиса было еще одно деловое свидание. Когда он вернулся в контору своего маклера Бэскома, тот сообщил ему, что звонил Риган и хотел встретиться с ним. Риган просил передать, что у него есть для Френсиса интересные новости.

- Я немедленно поеду к нему, - сказал Френсис, берясь за шляпу; лицо его сразу посветлело от вспыхнувшей надежды. - Он старинный друг моего отца, и если кто-нибудь еще может вытащить меня из беды, то уж, конечно, он.

- Не будьте в этом так уверены, - покачав головой, сказал Бэском и помолчал немного, не решаясь высказать то, что вертелось у него на языке. - Я звонил ему перед самым вашим возвращением из Панамы. Я был с ним очень откровенен. Я сказал ему, что вы в отъезде и что положение ваше весьма печально, и... ну, да вот так напрямик и спросил: могу ли я рассчитывать на его помощь в случае нужды? И тут он начал увиливать от ответа. Вы знаете, как люди умеют увиливать, когда их просят об одолжении. Вот так же было и с ним. Но мне показалось, что тут кроется еще кое-что... Нет, я не решился бы сказать, что это враждебность, а только у меня создалось впечатление... Ну, в общем, мне показалось, что он как-то уж очень равнодушно и хладнокровно относится к перспективе вашего разорения.

- Какая ерунда! - рассмеялся Френсис. - Он был слишком хорошим другом моего отца.

- А вы когда-нибудь слышали о слиянии "Космополинтен реилуэйз"? - многозначительно спросил Бэском.

Френсис кивнул.

- Но меня тогда еще не было на свете, - немного погодя сказал он. – Я только знаю кое-что понаслышке. Так расскажите же, в чем там было дело? Почему вы вдруг об этом вспомнили?

- Слишком долго рассказывать, но послушайтесь моего совета: когда увидите Ригана, не выкладывайте ему всех своих карт. Пусть он сыграет первым. И если он что-нибудь собирается вам предложить, пусть сделает это без всякой просьбы с вашей стороны. Конечно, быть может, я и ошибаюсь, но вам не вредно было бы сначала посмотреть его карты.

Через полчаса Френсис уже сидел один на один с Риганом в его кабинете. Он настолько ясно сознавал, какая ему грозит беда, что с трудом сдерживался, чтобы не признаться в этом откровенно; однако, памятуя совет Бэскома, старался возможно небрежнее говорить о состоянии своих дел. Он даже пробовал разыгрывать полное спокойствие.

- По уши завяз, а? - начал Риган.

- Ну, не так глубоко, голова у меня еще на поверхности, - шутливо откликнулся Френсис. - Я еще могу дышать и тонуть не собираюсь.

Риган ответил не сразу. Несколько минут он изучал последние данные на ленте биржевого телеграфа.

- И все-таки ты выбросил на рынок довольно много акций "Тэмпико петролеум".

- Зато их прямо рвут из рук, - парировал Френсис и впервые за все время с удивлением подумал, что, быть может, Бэском и прав. - Ничего, я заставлю своих противников проглотить столько акций, что их тошнить начнет.

- И все-таки, заметь, акции "Тэмпико" начинают падать, хоть их и раскупают вовсю. Вот что очень странно! - сказал Риган.

- Когда на бирже идет игра на понижение, всякие странные вещи случаются, - спокойно и мудро возразил Френсис. - Но когда мои враги напихают себе брюхо тем, отчего я с радостью готов избавиться, у них начнутся колики. И тогда кое-кому придется дорого заплатить за то, чтоб избавиться от последствий своего обжорства. Я думаю, что они вывернут карманы еще прежде, чем я разделаюсь с ними.

- Но ведь ты уже дошел до точки, мой мальчик. Я следил за этой битвой на бирже, когда тебя еще здесь не было. "Тэмпико петролеум" – твоя единственная и последняя опора.

Френсис покачал головой.

- Это не совсем так, - солгал он. - У меня есть капиталовложения, о которых мои противники на бирже и не подозревают. Я их заманиваю в западню - нарочно заманиваю. Конечно, Риган, я говорю вам это по секрету. Вы ведь были другом моего отца. Я выкручусь из этой заварухи. И если хотите послушаться моего совета, то покупайте, пока цены на рынке такие низкие. Можете не сомневаться, что свободно расплатитесь за все, когда цены поднимутся.

- Какие же это капиталовложения у тебя еще есть? Френсис пожал плечами.

- Мои противники узнают об этом, когда биржа будет затоварена моими акциями.

- Втираешь очки! - с восхищением воскликнул Риган. - Но держишься ты крепко, совсем как, бывало, старик Р. Г. М. Только, чтобы я поверил, тебе придется доказать мне, что это не очковтирательство.

Риган ждал ответа, и тут Френсиса вдруг осенило.

- Что тут доказывать, вы правы, - пробормотал он. - Я действительно втирал вам очки. Я тону: вода уже дошла мне до ушей. Но я выплыву, если вы мне поможете. Вспомните о моем отце и протяните руку помощи сыну. Если вы поддержите меня, им всем кисло придется.

И вот тут-то "Волк" Уолл-стрита и показал свои зубы. Он ткнул пальцем в портрет Ричарда Генри Моргана.

- Как ты думаешь, почему я держу его у себя на стене столько лет? - спросил он.

Френсис кивнул: понятно, мол, между вами была проверенная годами давняя дружба.

- Нет, не угадал, - с мрачной усмешкой произнес Риган.

Френсис недоуменно пожал плечами.

- Для того, чтобы всегда помнить о нем! - продолжал Волк. - И я не забываю его ни на миг. Помнишь историю со слиянием "Космополитен рейлуэйз"? Твой отец провел меня на этом деле. И здорово провел, уж поверь! Но он был слишком хитер, чтобы я мог с ним поквитаться. Вот почему я повесил тут его портрет и стал терпеливо ждать. И дождался!

- Вы хотите сказать?.. - спокойно спросил Френсис.

- Вот именно, - прорычал Риган. - Я ждал и подготавливал наступление. И сейчас мой день настал. Щенок, во всяком случае, у меня в руках. – Он с ехидной усмешкой взглянул на портрет. - И если это не заставит старого хрыча перевернуться в гробу, тогда уж...

Френсис поднялся с кресла и долго с любопытством смотрел на своего противника.

- Нет, - сказал он, точно разговаривая сам с собой. - Нет, не стоит.

- Что не стоит? - сразу заподозрив неладное, спросил Риган.

- Отлупить вас, - был спокойный ответ. - Я мог бы в пять минут вот этими руками отправить вас на тот свет. Никакой вы не волк, вы просто помесь дворняжки с хищным хорьком. Мне говорили, что от вас можно этого ожидать, но я не поверил и пришел сюда, чтобы самому убедиться. Мои друзья были правы. Вы вполне заслуживаете всех тех прозвищ, какими они вас награждали. Уф, надо поскорее убираться отсюда. Здесь пахнет, как в лисьей норе. Ну, и вонища!

Уже взявшись за ручку двери, он помедлил и оглянулся. Ему не удалось вывести Ригана из себя.

- Так что же ты собираешься предпринять? - с издевкой спросил тот.

- Если разрешите мне позвонить по телефону моему маклеру, тогда, может, узнаете, - ответил Френсис.

- Пожалуйста, мой мальчик, - любезно отозвался Риган, но тут же, заподозрив подвох, добавил: - Я сам соединю тебя с ним.

И только убедившись, что у телефона действительно Бэском, он передал трубку Френсису.

- Вы были правы, - сказал тот Бэскому. - Риган заслуживает всех тех прозвищ, какими вы его награждали, и даже больше того. Продолжайте придерживаться выработанного нами плана. Мы можем прижать его, когда нам заблагорассудится, хотя старая лиса ни минуты не верит этому. Он считает, что ему удастся обобрать меня до нитки. - Френсис помолчал, обдумывая, как бы половчее обмануть противника, затем продолжал: - Я скажу вам сейчас кое-что, чего вы пока не знаете. Это он с самого начала вел на нас наступление. Так что теперь нам известно, кого придется хоронить.

Сказав еще несколько фраз в том же духе, он повесил трубку.

- Видите ли, - пояснил он, снова останавливаясь у порога, - вы так ловко заметали следы, что мы никак не могли догадаться, чья это работа.Черт возьми, Риган, мы ведь собирались измордовать какого-то неизвестного противника, которого считали в десять раз сильнее вас. Теперь, когда оказалось, что это вы, все будет куда проще. Мы готовились к тяжелым боям, а сейчас все сведется к легкой победе. Завтра в это время, вот здесь, в вашем кабинете, состоится панихида, и вы не будете в числе плакальщиков. Вы будете покойником, самым настоящим финансовым трупом, после того как мы разделаемся с вами.

- Точная копия Р. Г. М., - с усмешкой заметил старый Волк. – Боже мой, как он умел втирать очки!

- Какая жалость, что он не похоронил вас и не избавил меня от этих хлопот! - бросил ему на прощание Френсис.

- И от всех расходов, связанных с этим, - крикнул ему вслед Риган. - Вам это дороговато обойдется, молодой человек, а панихид в этом кабинете никаких не будет.

- Ну-с, завтра решающий день, - заявил Френсис Бэскому, когда они прощались в этот вечер. - Завтра к этому времени с меня уже сдерут скальп и я буду препарирован по всем правилам: этакий высушенный на солнце и прокопченный экземпляр для частной коллекции Ригана. Но кто бы мог поверить, что этот старый подлец имеет против меня зуб! Ведь я никогда не делал ему ничего дурного. Напротив, я всегда считал его лучшим другом отца. Если бы только Чарли Типпери удалось выудить что-нибудь у своего папаши...

- Или если бы Соединенные Штаты вдруг объявили мораторий, - в тон ему заметил Бэском, нимало, впрочем, не надеясь на это.

А Риган в эту минуту говорил собравшимся у него агентам и мастерам по фабрикации слухов:

- Продавайте! Продавайте! Продавайте все, что у вас есть, и тут же вручайте акции покупателям. Я не вижу конца этому понижению!

А Френсис, купив по дороге домой последний выпуск вечерней газеты и пробежав ее глазами, увидел заголовок, набранный огромными буквами: "НЕ ВИЖУ КОНЦА ПОНИЖЕНИЮ, - ПРЕДСКАЗЫВАЕТ ТОМАС РИГАН".

На следующее утро, в восемь часов, когда Чарли Типпери прибыл к Френсису, его уже не было дома. В эту ночь правительство в Вашингтоне не спало, и ночные телеграммы разнесли по всей стране сообщение о том, что хотя Соединенные Штаты и не вступили в войну, однако объявлен мораторий и платежи прекращаются. В семь часов, когда Френсис еще был в постели, к нему явился сам Бэском с этими вестями, и Френсис тут же поехал с ним на Уолл-стрит. То, что правительство объявило мораторий, вселило в них надежду, и им предстояло многое сделать.

Чарльз Типпери, однако, был не первым, кто приехал в то утро во дворец на Риверсайд-драйв. Около восьми часов у парадного входа позвонили черные от загара, пропыленные Генри и Леонсия. Оттолкнув в сторону младшего камердинера, открывшего им дверь, они прямо направились в комнаты, к великому смятению выбежавшего им навстречу Паркера.

- Напрасно будете подниматься, - сказал им Паркер. - Мистера Моргана нет дома.

- Где же он? - спросил Генри, перекладывая чемодан из руки в руку. - Нам нужно увидеть его pronto. А pronto, да будет вам известно, означает немедленно. Кто вы такой, черт возьми?

- Я камердинер мистера Моргана, - торжественно ответил Паркер - А вы кто будете?

- Моя фамилия Морган, - отрезал Генри и оглянулся вокруг, словно ища чего-то; затем он открыл дверь в библиотеку и увидел там телефоны. – Где Френсис? По какому номеру я могу его вызвать?

- Мистер Морган специально наказал, чтобы никто не беспокоил его по телефону, разве только по очень важному делу.

- Ну, так у меня как раз важное дело. Давайте номер.

- Мистер Морган чрезвычайно занят сегодня, - упрямо повторил Паркер.

- Его здорово прижало, а? - спросил Генри.

Лицо камердинера оставалось бесстрастным.

- Похоже, что его сегодня разденут до нитки, да? Лицо Паркера словно одеревенело, казалось, он не понимает, что ему говорят.

- Повторяю вам еще раз: мистер Морган очень занят... - начал он.

- Фу-ты, черт рогатый! - рассердился Генри. - Ведь это же ни для кого не секрет, что его схватили на бирже за горло. Это всем известно. Все утренние газеты кричат об этом. Да ну же, господин камердинер, говорите номер. У меня к нему очень важное дело.

Но Паркер был неумолим.

- Как фамилия его адвоката? Или фамилия его маклера? Или кого-нибудь из его представителей?

Паркер покачал головой.

- Если вы скажете мне, какое у вас к нему дело... - начал камердинер.

Генри бросил чемодан на пол и, казалось, готов был ринуться на Паркера и вытрясти из него ответ, но тут вмешалась Леонсия.

- Скажи ему! - посоветовала она.

- Сказать ему?! Зачем же: я лучше покажу ему. Эй, вы, подите сюда! - Генри вошел в библиотеку, положил чемодан на письменный стол и начал отпирать его. - Слушайте, господин камердинер, у нас настоящее, что ни на есть самое важное дело к мистеру Моргану. Мы приехали спасти его, вытащить из беды. Мы привезли ему миллионы - вот здесь, в этом чемодане...

Паркер, который до сих пор слушал с холодным, осуждающим видом, при последних словах испуганно попятился. Эти странные гости либо сумасшедшие, либо хитрые злоумышленники. Ведь в эту самую минуту, пока они удерживают его тут своими баснями о миллионах, их соучастники, может быть, уже очистили весь верхний этаж. Что же до чемодана, то, может, в нем и динамит - кто его знает!

- Стой!

И прежде чем Паркер успел выскочить из комнаты, Генри схватил его за шиворот и повернул лицом к столу.

Другой рукой Генри приподнял крышку чемодана, и глазам Паркера предстала груда нешлифованных драгоценных камней. Паркер был близок к обмороку, но Генри совсем неверно истолковал причину его волнения.

- Надеюсь, я убедил вас? - торжествующе спросил Генри. - А теперь будьте славным малым и дайте мне номер телефона.

- Присядьте, пожалуйста, сэр... и вы, сударыня, - пробормотал Паркер, почтительно кланяясь и весьма удачно сумев взять себя в руки. - Присядьте, пожалуйста. Я оставил номер телефона мистера Моргана в его спальне; он записал мне его сегодня утром, когда я помогал ему одеваться. Я сию минуту вам его принесу. А пока присядьте, пожалуйста.

Выйдя за дверь библиотеки, Паркер вновь обрел ясность ума и тотчас проявил необычайную деловитость и распорядительность. Поставив младшего швейцара у парадного хода, а старшего - у двери в библиотеку, он разослал остальных слуг обследовать комнаты верхнего этажа - посмотреть, не прячутся ли там сообщники этих преступников. Сам же по телефону из буфетной вызвал ближайший полицейский участок.

- Да, сэр, - повторил он в ответ на вопрос дежурного сержанта. – Это либо двое сумасшедших, либо двое преступников. Пожалуйста, сэр, пришлите немедленно полицейскую карету с охраной. Я еще не знаю, какие страшные преступления, быть может, сейчас совершаются под крышей этого дома...

Тем временем швейцар, выйдя на звонок к парадной двери, с явным облегчением впустил Чарли Типпери, одетого во фрак, несмотря на утренний час, - швейцар знал, что это давний и испытанный друг хозяина. Так же обрадовался ему и старший швейцар, который, подмигивая и всячески предостерегая Чарли Типпери, распахнул перед ним дверь библиотеки.

Ожидая увидеть там бог знает что или бог знает кого, Чарли Типпери вошел в комнату, где сидели незнакомые мужчина и женщина. Их загорелые и усталые после дороги лица не вызвали у него, как у Паркера, никаких подозрений, а, скорее, побудили отнестись к ним с большим вниманием, чем то, которое обычно уделяет житель Нью-Йорка заурядным приезжим. Красота Леонсии поразила его, и он сразу понял, что перед ним настоящая леди. Бронзовое лицо Генри, так похожее на Френсиса и Р. Г. М., понравилось ему и внушило уважение.

- Доброе утро, - обратился он к Генри, отвешивая поклон обоим. – Вы друзья Френсиса?

- О, сэр! - воскликнула Леонсия. - Больше чем друзья! Мы приехали, чтобы спасти его. Я читала утренние газеты. Если бы не глупость слуг...

У Типпери исчезли последние сомнения. Он протянул руку Генри.

- Чарльз Типпери, - отрекомендовался он.

- Морган, Генри Морган, - в свою очередь, назвал себя Генри, хватаясь за его руку, как утопающий за спасательный круг. - А это мисс Солано. Сеньорита Солано, мистер Типпери. Собственно говоря, мисс Солано – моя сестра.

- Я, видите ли, пришел по тому же делу, что и вы, - объявил Чарли Типпери после того, как с представлениями было покончено. - Спасти Френсиса, насколько я понимаю, может лишь звонкая монета или такие ценности, которые могут быть превращены в деньги. Я принес все, что мне удалось наскрести за эту ночь, хотя я убежден, что этого недостаточно.

- Сколько вы принесли? - напрямик спросил Генри.

- Миллион восемьсот тысяч. А вы?

- Да так, пустяки, - сказал Генри, указывая на раскрытый чемодан и не подозревая, что он говорит с представителем третьего поколения ювелиров - экспертов по драгоценным камням.

Чарли Типпери взял наугад с полдюжины камней и быстро осмотрел их, а еще быстрее определил на взгляд, сколько их тут; лицо его вспыхнуло - так он был потрясен.

- Да ведь тут на миллионы и миллионы долларов камней! – воскликнул он. - Что вы намерены с ними делать?

- Продать их, чтобы помочь Френсису выпутаться, - ответил Генри. – Их примут как обеспечение под любую сумму, не правда ли?

- Закройте чемодан! - приказал Чарли Типпери. - Я сейчас позвоню по телефону. Я хочу застать отца, пока он еще дома, - бросил он через плечо, уже стоя у телефона и дожидаясь, когда его соединят с отцом. - Отсюда до нас всего пять минут ходу.

Он как раз заканчивал краткий разговор с отцом, когда в комнату вошел Паркер в сопровождении лейтенанта полиции и двух полисменов.

- Вот она, вся шайка, лейтенант, арестуйте их, - сказал Паркер, - Ах, прошу прощения, мистер Типпери! Не вас, конечно! Только вот этих двух, лейтенант. Пускай суд решает, кто они. Сумасшедшие-то наверняка, а может, что и посерьезнее.

- Здравствуйте, мистер Типпери, - сказал лейтенант, узнав молодого человека.

- Никого не надо арестовывать, лейтенант Берне, - улыбнувшись, заметил Чарли. - Можете отослать свою карету назад в участок. Я объясню потом все инспектору. Но вам придется проводить меня и этих подозрительных людей с их чемоданом ко мне домой. Вы будете нас охранять. О, не меня, а этот чемодан: в нем миллионы - холодные, ослепительные, прекрасные. Когда я открою этот чемодан перед моим отцом, вы увидите зрелище, какое мало кому доводилось видеть. А теперь идемте! Мы только зря теряем время.

Он вместе с Генри схватился за ручку чемодана. Заметив это, лейтенант Берне тотчас подскочил к ним.

- Пока мы еще не договорились, я, пожалуй, сам понесу его, - сказал Генри.

- Конечно, конечно, - согласился Чарли Типпери. - Только не будем терять драгоценного времени. Ведь нам еще надо договориться. Пойдемте же! Быстрее!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Мораторий, объявленный правительством США, помог стабилизировать положение, и акции на бирже перестали падать, а некоторые даже поднялись в цене. Такая картина наблюдалась в отношении акций почти всех предприятий, кроме тех, в которые были вложены капиталы Френсиса и которыми Риган играл на понижение. Он продолжал играть на понижение, вызывая неуклонное падение цен, и с радостью отметил, что на рынке появились большие пакеты акций "Тэмпико петролеум", которые, очевидно, выбрасывал не кто иной, как Френсис.

- Теперь пришло наше время, - скомандовал Риган своим сообщникам. - Продавайте и покупайте. В обоих случаях будете в выигрыше. И все время помните о списке предприятий, который я вам дал. Продавайте только эти акции, да так, чтобы их побыстрее вручить покупателю. Они будут падать и падать. А все остальное покупайте, и покупайте немедленно; и вручайте покупателю все, что продадите... Поймите, это дело беспроигрышное, а продолжая сбывать акции, указанные в списке, вы убьете сразу двух зайцев.

- А вы-то сами что будете делать? - спросил один из "медведей".

- Я? Мне покупать нечего, - был ответ. - Пусть это служит вам доказательством, что я даю вам честный совет и что у меня нет сомнений в правильности этой тактики. Я не продал ни одной акции, кроме тех, которые указаны в списке, так что я ничего не должен покупателям. Я тут же рассчитываюсь с ними и продолжаю держаться списка, и только списка. В этом и заключается моя игра, и вы можете принять в ней участие: надо только продавать и тут же рассчитываться с покупателем.

- Вот и вы, наконец! - в отчаянии воскликнул Бэском, когда Френсис в половине одиннадцатого вошел в его кабинет. - На бирже цены на все пошли вверх, кроме акций ваших предприятий. Риган хочет пустить вам кровь. Вот уж никогда бы не подумал, что он может проявить такую силу! Мы не способны выдержать этот натиск, нам крышка. Мы раздавлены - и вы, и я, и все мы...

Никогда еще Френсис не был так спокоен, как сейчас. "Раз все потеряно, чего же волноваться?" - рассуждал он. Не будучи большим специалистом в биржевой игре, он все же вдруг увидел просвет, которого не заметил многоопытный и слишком детально ее знавший Бэском.

- Не принимайте все так близко к сердцу, - посоветовал Френсис, меж: тем как зародившийся в его мозгу план с каждой секундой принимал все более ясные очертания. - Давайте покурим и обсудим немного положение.

Бэском нетерпеливо махнул рукой.

- Да подождите же, - взмолился Френсис. - Постойте! Послушайте! Вы говорите, что мне крышка?

Маклер кивнул.

- И вам тоже?

Снова кивок.

- Значит, мы с вами разорены, разорены дотла, продолжал Френсис развивать созревший у него в голове план. - А для вас и для меня совершенно ясно, что не может быть ничего хуже полного, абсолютного, стопроцентного, окончательного разорения.

- Мы теряем драгоценное время, - запротестовал Бэском, кивком головы все же давая понять, что он согласен с этим выводом.

- Что же нам осталось терять, если мы с вами разорены, как мы только что признали? - с улыбкой произнес Френсис. - Если человек разорен дотла, то уже ни время, ни покупка, ни продажа акций - ничто не имеет для него значения. Все ценности перестали теперь для нас существовать. Вам это понятно или нет?

- Ну, и что вы предлагаете? - спросил Бэском с внезапным спокойствием, какое порождает отчаяние. - Меня разорили, я вылетел в трубу, да еще с каким треском!

- Вот теперь вы меня поняли! - обрадовался Френсис. - Вы - член биржи. Так кто же вам мешает участвовать в игре? Продавайте или покупайте. Делайте все, что вашей душе угодно. И моей тоже. Нам нечего терять. Сколько бы вы ни вычитали из нуля, все равно будет нуль. Мы спустили все, что у нас было. А теперь давайте спустим то, чего у нас нет.

Бэском еще пытался слабо протестовать, но Френсис решительно положил конец его сопротивлению.

- Помните: сколько бы вы ни вычитали из нуля, все равно будет нуль.

И вот Бэском, следуя советам Френсиса, но действуя уже не как маклер, а на собственный страх и риск, пустился в самую сумасшедшую финансовую авантюру, какую он когда-либо предпринимал в своей жизни.

- Ну, вот и все, - со смехом сказал Френсис в половине двенадцатого, - теперь мы можем и выйти из игры. И помните: положение наше в данную минуту ничуть не хуже, чем оно было час назад. Тогда мы были на нуле. Мы и сейчас на нуле. Теперь вы в любое время можете вывесить объявление о распродаже имущества.

Бэском тяжело опустился в кресло и устало взялся за телефонную трубку, намереваясь отдать распоряжение прекратить борьбу и объявить безоговорочную капитуляцию, как вдруг дверь распахнулась и в комнату ворвался знакомый припев старой пиратской песни. При первых же звуках этой песни Френсис вырвал трубку из рук маклера и бросил ее на рычаг.

- Стойте - закричал Френсис. - Слушайте!

И они услышали

Мы - спина к спине - у мачты,

Против тысячи вдвоем!

А затем и сам Генри ввалился в комнату, таща огромный чемодан, но уже не тот, который был у него утром. Увидев его, Френсис подхватил припев.

- Что случилось? - спросил Бэском у Чарли Типпери.

Друг Френсиса был по-прежнему во фраке, но выглядел совсем серым и измученным после бессонной ночи и пережитых волнений.

Типпери вынул из внутреннего кармана и вручил Бэскому три индоссированных чека на общую сумму в миллион восемьсот тысяч долларов.

Бэском грустно покачал головой.

- Слишком поздно, - сказал он. - Это лишь капля в море. Положите их обратно в карман. Нечего пускать деньги на ветер!

- Подождите-ка, - воскликнул Чарли Типпери, выхватил чемодан из рук Генри, продолжавшего распевать во все горло, и открыл его. - А вот это вам не поможет?

"Это" состояло из огромной кипы аккуратно сложенных пачек облигаций и ценных бумаг с золотым обрезом.

- Сколько тут? - задыхаясь, спросил Бэском, и мужество вспыхнуло в нем, словно разгоревшееся пламя костра.

А Френсис, пораженный столь солидным подкреплением, перестал петь и замер с раскрытым ртом. Но когда Генри вытащил из внутреннего кармана еще двенадцать индоссированных чеков, Френсис и Бэском совсем онемели и вытаращили глаза, ибо каждый чек был на миллион долларов.

- И мы можем получить еще сколько угодно там, где получили это, - небрежно бросил Генри. - Достаточно тебе сказать слово, Френсис, и мы сотрем эту банду "медведей" в порошок. А теперь живо принимайся за дело! Все только и говорят о том, что ты разорен дотла. Покажи-ка им, где раки зимуют! Разори всех до единого, кто полез на тебя! Вытряси из них все золото вплоть до часов и коронок на зубах.

- Значит, вы все-таки нашли сокровище старого сэра Генри? - обрадованно спросил Френсис.

- Нет, - покачал головой Генри. - Это часть древнего сокровища майя; тут примерно одна треть. Вторая треть находится у Энрико Солано, а последняя отдана на хранение "Национальному банку ювелиров и торговцев". Знаешь, у меня для тебя много новостей. Я расскажу тебе их, когда ты сможешь меня выслушать.

Но Френсис уже готов был их слушать. Бэском лучше его знал, что надо делать, и уже отдавал по телефону распоряжения своим помощникам покупать акции в таких огромных количествах, что всего состояния Ригана не могло хватить на то чтобы вручить покупателям все, что он продал с обязательством доставить в кратчайший срок.

- Торрес умер, - сообщил Генри.

- Урра! - возликовал Френсис, услышав эту новость.

- И умер, точно крыса в крысоловке. Я видел его голову, которая торчала из щели в скале. Зрелище было не из приятных. И начальник полиции тоже умер. И... и еще кое-кто умер...

- Неужели Леонсия! - воскликнул Френсис.

Генри покачал головой.

- Кто-нибудь из Солано? Старый Энрико?

- Нет, твоя жена, миссис Морган. Ее убил Торрес, застрелил самым подлым образом. Я был рядом с ней, когда она упала. А теперь держись: у меня есть для тебя еще новости. Леонсия тут рядом, в соседней комнате, и ждет тебя. Стой, куда ты! Погоди! Выслушай до конца! Есть еще новости, которые я должен сообщить тебе, прежде чем ты ее увидишь. Фу-ты, черт рогатый! Будь сейчас на моем месте один знакомый китаец, уж он бы заставил тебя заплатить миллиончик за этот секрет, который я тебе собираюсь выложить задаром.

- Ну, так выкладывай, что там еще? - нетерпеливо спросил Френсис.

- Новость безусловно приятная, даже очень, самая приятная, какую ты когда-либо слышал. Я... только, пожалуйста, не смейся и не вздумай снести мне голову с плеч... Так вот: у меня появилась сестра.

- Ну, и что же? - грубо перебил Френсис. - Я всегда знал, что у тебя есть сестры в Англии.

- Но ты меня не понимаешь - продолжал интриговать его Генри. - У меня появилась совсем новая сестра, вполне взрослая, и такая красавица, что другой такой на свете нет.

- Ну и что же? - пробурчал Френсис. - Для тебя это, наверно, очень приятная новость. Но я-то тут при чем?

- Ну вот, мы и подошли к самому главному, - ухмыльнулся Генри. – Ты женишься на ней. Даю тебе на это полное разрешение...

- Даже если бы она была десять раз твоя сестра и сто раз красавица, я бы все равно на ней не женился, - перебил его Френсис. - Такой женщины, на которой я мог бы жениться, нет на свете.

- И все-таки, Френсис, мой мальчик, на этой женщине ты женишься. Я это знаю. Я это всем своим нутром чувствую. Хочешь пари?

- Ставлю тысячу, что не женюсь.

- Нет, уж ты повысь ставку, чтобы это было настоящее пари, - сказал Генри.

- Могу поставить, сколько хочешь.

- Отлично. В таком случае тысячу пятьдесят долларов. А теперь пройди в соседнюю комнату и посмотри на невесту.

- Она там с Леонсией?

- Ничего подобного. Она одна.

- Мне послышалось, что ты сказал - там Леонсия.

- Да, сказал. Я это сказал. И Леонсия действительно там. И с ней нет ни одной живой души: она ждет тебя, чтобы поговорить с тобой.

Тут уж Френсис начал сердиться.

- Ну чего ты меня водишь за нос? - спросил он. - Ни черта не пойму из твоего кривляния. То у тебя там твоя новая сестрица, то твоя жена...

- Кто это сказал, что у меня есть жена? - в свою очередь, вспылил Генри.

- Сдаюсь, - воскликнул Френсис. - Пойду к Леонсии. А с тобой мы поговорим позже, когда к тебе вернется здравый рассудок.

Он шагнул было к двери, но Генри остановил его.

- Еще одну секунду, Френсис, и я отпущу тебя, - сказал он. – Может быть, ты хоть сейчас что-нибудь поймешь. Я не женат. В соседней комнате тебя ждет одна девушка. Эта девушка - моя сестра. И она же - Леонсия.

Потребовалось целых полминуты, чтобы Френсис понял смысл этих слов. А когда понял, то стремглав ринулся к двери, но Генри опять задержал его.

- Так я выиграл? - спросил Генри.

Но Френсис, оттолкнув его в сторону, распахнул дверь и захлопнул ее за собой.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Асьенда - дом с прилегающими к нему плантациями.

2. Джон Смит и Покахонтас - следопыты, первооткрыватели Америки.

3. Гринго - в Центральной Америке так называют англичан и жителей Соединенных Штатов.

4. Pronto - живо (исп.).

5. Конкистадоры - испанские завоеватели, захватившие в конце XV и в XVI веке огромные территории Южной и Центральной Америки.

6. Пулькерия - кабачок.

7. Мескаль - мексиканская водка.

8. Боливар - один из вождей национально-освободительного движения в Америке.

9. Сиеста - послеполуденный отдых в часы наибольшей жары.

10. Мальчик (исп.).

11. Шпигаты - желоба для стока воды с палубы.

12. Hombre - человек (исп.).

13. Риата - самодельная веревка.

14. Amigo - друг (исп.).

15. Tierra canente - из теплых краев (исп.). - Здесь имеется в виду: из долины.

16. Блэкстон Уильям (1723 - 1780) - английский профессор-юрист, написавший четыре тома "Комментариев к английским законам".

17. Таммани-холл - организация демократической партии в Нью-Йорке.

18. Тортильи - по-испански: оладьи.

19. Мораторий - отсрочка погашения платежей, устанавливаемая правительством на определенный срок, ввиду каких-либо чрезвычайных обстоятельств.

20. Медведь - биржевик, играющий на понижение.

Часть 1

Назад в библиотеку

На главную